Катя слушала меня, улыбалась, наклонив голову к пяльцам, вышивая какую-то мелкую деталь – в этот раз рисунок представлял собой садовую скамью в тени цветущих сиреневых кустов. Пробор на ее волосах светился чистым золотом. Вообще она светло-русая у меня, но при таком освещении казалось, что головка у нее просто золотая. Как же жаль, что всё у них так с Виктором. И как же ему её не жаль, она же тихий ангел у нас, воды не замутит. Где он себе еще такую найдет…
Катя подняла голову на меня:
- А бабушка со мной во что играла?
- Бабушка? О, бабушка у нас была сгусток домашней кипучей энергии! Бирюльки были посрамлены и закинуты за сундук бестрепетной рукою, как только она возвращалась из города с полной сумкой бумаг в одной руке и полной продуктов авоськой – в другой.
Вы пекли пироги с ней, пололи огород, где у нее только бананы, пожалуй, не росли. Ходили на рыбалку, за грибами и ягодами, она учила тебя шить, чистить картошку и мыть посуду в тазике, экономя воду: канализации на даче не было, нужно было аккуратно к сливу относиться, иначе яма переполнялась очень быстро и приходилось вызывать дядю Петю-ассенизатора, который приезжал на своей машине с оранжевой бочкой и качал сточные воды, о чем знала вся улица – так это всё воняло. Но тебе и в такие моменты удавалось извлечь пользу из происходящего. У деда на чердаке хранилось несколько старых противогазов, еще с советских времен. В ветхих брезентовых подсумках зеленого цвета, с черной остро пахнущей резиной на шлемах и с гибкими сероватыми шлангами.
Катя оживилась:
- Мам, а я ведь их помню! Когда бабушки не было, я выпрашивала у деда эти противогазы и мы играли в девчонками в цирк. Тот, кто надевал противогаз, был слон, а остальные были зрители и дрессировщики. И мы каждый раз менялись, кто слон, а кто дрессировщик. При бабушке так играть было нельзя, она ругалась и запрещала давать нам противогазы, говорила, что мы задохнемся.
- Да, я помню. Но тут бабушка не сопротивлялась, ибо повод был резонный: защититься от вони дяди Петиной машины. Девчонки соседские, как только машину его на нашей улице видели, сразу опрометью бежали к нам – ибо противогазов было мало, а девчонок – много. Кто первый добежал – тому и давали их надеть.
Помню, приезжаю я тебя проведать из города и вижу совершенно сюрреалистическую картинку: у забора стоит дяди Петина машина, шланг просунут под забор, извивается весь, как какая-нибудь анаконда, машина ревет, дядя Петя рядом с ней важно курит свою «Приму». А рядом, на лавочке около калитки, в ряд сидят мелкие девчонки в ситцевых платьях и с противогазами на головах. Сидят, ногами в сандаликах мотают. Я аж испугалась сначала, что, думаю, такое происходит, что случилось.
Катя оторвалась от вышивания и засмеялась тихонько.
- Так интересно, мам. Я вот почти совсем не помню этих моментов, а ты начинаешь рассказывать, и в памяти моей все это всплывает, как будто поднимается откуда-то из глубин. Вот сейчас про противогазы вспомнила. А ведь не помнила про это совсем.
- Попробуй бульон, как на твой взгляд, не пересолила?
- Нет, нормально. А самое главное, мам, знаешь что?
- Ну, что самое главное, что? Ты сейчас про борщи или про что?
- Да нет, при чём тут борщ, я про детство, про то, о чём говорим сейчас.
- Ну, и что самое главное?
- Мне кажется, они, дед с бабой, так меня любили, так любили, что это до сих пор лежит во мне огромным таким мягким облаком. Как моя защита, как страховка. Мне кажется, с этим облаком мне ничего не страшно. Даже если со мной что-то случается, что-то нехорошее, неприятное, это облако будто раздувается во мне, поднимается вверх и окутывает меня всю. И мне уже не больно и не страшно.
- Кать, я всё спросить хочу… Я виноватой себя чувствую, что мы приехали, что на шею к вам сели. Что у тебя теперь из-за этого с Виктором конфликт, что он дома не живёт. Ты-то как на это все смотришь?
- Ой, мам, я не знаю, сложно это всё. Я обижена на Виктора, что он так отреагировал. Взял да и сбежал. А мог бы, между прочим, и подумать, что мне тяжело, что он разрываться меня заставил, между собой и вами. А так с любимыми людьми поступать нельзя, не честно это. Нельзя любимого человека заставлять выбирать, какая любовь сильнее – к родителям, или к мужу.
Я не хочу вообще думать, кто прав, кто виноват – случилось как случилось. И ничего тут такого нет, чтобы раздувать из вашего визита такую историю. А он меня бросил. Раз бросил – и другой раз бросит, значит. А мне важно чувствовать себя в безопасности, защищенной себя ощущать. И я всегда думала, что нашла себе настоящую стену и защиту. А он в этой стене дырку пробил и сбежал. И из этой дырки теперь на меня дует.