Сергей очень гордился сыном. Когда был дома (в те времена еще никаким нашим бизнесом и не пахло, муж учился на заочном, получая второе высшее, и сшибал, что называется, копейку где только возможно), сразу хватал Русика на руки и таскал, как кенгуру, мальчишку на себе весь вечер. Рус отвечал ему взаимностью, просто расцветая при виде отца, оживляясь, гуля и протягивая к нему руки.
Я не могу сказать, что Сергей не любил Катю, или не помогал мне с ней, - нет, надо признать, что Сергей оказался отличным, любящим отцом, заботливым и ласковым к нашим детям. Но отношения с сыном все-таки были совершенно особенными. Я не обижалась: для очень многих мужчин сын – это предел мечтаний, мне хватало забот с 5-летней тогда Катей и я была рада разгрузить себя по вечерам хотя бы от младенца.
При этом почему-то именно с Русланом я стала совершенно сумасшедшей мамашей в отношении здоровья ребенка. С Катей я была уверена в том, что всё в порядке, с врачами общалась только по поводу плановых прививок или получения справки в бассейн или в детский сад. С Русланом же меня почему-то накрыло: любой его чих, любой его прыщик воспринимался мною совершенно панически и окружался ритуальными плясками, как моими собственными, так и родственников, которые, по-моему, переопылялись моей тревожностью. Дополнялся хоровод врачами, всевозможными платными, когда заканчивались бесплатные.
Сергей любит вспоминать момент, когда эта повышенная тревожность, очевидно, имеющая гормональную природу, меня покинула. Эта история долго была хитом среди наших знакомых, и пересказывалась как анекдот.
У маленького Русика вдруг расстроился стул. Нормальная кормящая грудью мать со здоровой головой в этой ситуации просто скорректировала бы свою диету и, может, подавала бы младенцу какой-нибудь безобидной укропной воды. Но то нормальная, а я же, смотри выше, была сжираема какой-то странной безотчетной тревогой, что младенец мой в беде неминучей и надо его срочно спасать и лечить. Поэтому мною срочно была вызвана на дом участковая врачица и замучена моими вопросами и паникой до того, что высказала предположение о возможном дисбактериозе у парня. После чего она выписала мне направления на анализы, среди которых значился непонятный, но именно этим и внушающий доверие «кал на микропейзаж», который, по ее словам, точно позволил бы поставить окончательный диагноз Руслану.
Интернетов тогда никаких не было в широком доступе, пришлось обойтись опрашиванием знакомых с медицинским образованием. Меня отчасти успокоили, я поняла, что полребенка у меня при этом не отрежут, и я пустила свою кипучую энергию на дело выяснения где именно этот микропейзаж можно продемонстрировать, в смысле, сдать. Надо сказать, что как раз в то время начиналась эра широкого распространения мобильных телефонов, номера у них были 6-значные, как и у стационарных городских номеров в нашем городе, и зачастую заранее выяснить на какой именно телефон ты звонишь, мобильный или стационарный, было невозможно. Ну и плюс конец 90-х, кризис, народ продавал что мог, в том числе и телефонные номера. Видимо, так поступила и лаборатория при больнице, чей номер мне дали для продолжения увлекательной беседы про кал.
Вообще, в обычной жизни, я нормальный воспитанный человек. И когда звоню куда-то, то сначала вежливо здороваюсь, потом выясняю туда ли я попала и есть ли время для разговора у собеседника, и только потом перехожу к сути вопроса. Но тут же меня, как Сережа любит говорить, черти оседлали: мне казалось, что этот страшный дисбактериоз угрожает, практически, жизни моего любимого сына, поэтому, как только длинные гудки прекратились и мне ответил мужской голос, то я без «здрасьте» и других вежливых рюшечек, сразу перешла к делу:
- Когда я могу привезти вам кал на микропейзаж?
На том конце установилась затяжная вопросительная пауза. Нормального человека это навело бы на определенные сомнения в точности попадания, но только не меня – нормальной меня в то время можно было назвать с большим трудом.