Карнавальный климат расслаблял и лишал осторожности. Пожалуй, из всей компании один я вспоминал об опасности, которая еще нависала. Но и я поддался общему поветрию. Прошел месяц со времени вашего приезда на Кубу, и кроме приключения с бомбой, ничто не нарушало спокойствия. Все реже я смотрел по сторонам и все чаще – на Марию.
А она расцвела и посвежела, она напоминала розу, пересаженную из вазона в открытую почву. Как она танцевала! Кумбия, сальса, меренге – танцы, про какие в Москве и не слыхивали и про которые я сам давно позабыл, в суете, заботе о деньгах, мелькании цифр, наслоении иных языков. И теперь вспоминал, что сам я тех же корней, что бамба и кумпарсита требуют тех же широких юбок с оборками и звонких каблуков, что суть их одна. Суть их – любовный призыв, взаимное заманивание и противоборство, дикарская ясность чувств и желаний, то, что никакое образование, никакой космополитизм не смоет, не отменят никакие правила хорошего тона. Тот не мужчина, которому не кружит голову вызов древний, как мир.
И я старался не оплошать. Когда заносило нас вечером на Малекон, знаменитую набережную, где танцы кипели, как суп в котле, я снимал очки, засовывал их в карман рубашки и нырял с головой в общий водоворот.
Без очков я вижу плоховато, признаюсь, близорук. Не настолько, чтоб быть беспомощным, но эти три с половиной диоптрия смазывают контуры окружающего мира, особенно вечером, при электрическом свете или вовсе в потемках. Но танцевать они мешали, норовя слететь, и вообще, как говорят, темнота – друг молодежи.
Зачем я их тогда достал? По толпе проталкивался негритенок с корзинкой, он продавал кулечки-фунтики с соленым арахисом. Я собрался расплатиться и не вспомнил, в каком кармане у меня песо, а в каком – доллары. Достал очки и посмотрел. При этом все равно продолжал пританцовывать – музыка дергала за ноги, и случайно посмотрел на Марию.
Наверно, я отдал мальчишке монетку не из того кармана, судя по его скорости испарения. Мария танцевала с закрытыми глазами, и по щекам катились слезы. Она не видела, как я надевал очки и как снимал их. А я не стал спрашивать, что за рану растревожил карнавал. И не моя вина, что это выяснилось довольно скоро.
Если Кувалда и Макс вовсю кобелировали по ночной Гаване, и им никуда не хотелось, то об остальных такого сказать было нельзя. Колька ныл и просился в Ольгин к друзьям, нам с Марией надоел город. И я надавил на компаньонов: девчонки везде хороши, а тут нам пора и честь знать.
Согласились нехотя, но назначили дату отъезда в Ольгин.
И тут, как холодный душ, звонок от Ивана Иваныча:
– Ваня, эти морды лазят по Архангельску! Я видел тут и Марика самого. Он меня, правда, не видел, иначе я бы я с тобой не разговаривал. Знаешь, что я думаю? Что они обломались с тобой, поскольку там вам не тут. А тут они у себя дома, и ко мне могут подобраться в любой момент.
Я подумал примерно так же.
– Иван Иваныч, загранпаспорт у вас есть?
– А вот тут проруха на старуху вышла… Нету у нас загранпаспортов с Натальей.
– Напрасно не позаботились. Теперь вот что: машина у вас там есть?
– Новехонькая! Купил себе "бобика", дороги тут плохи.
– Я понимаю, что долго и тяжеловато вам будет, но постарайтесь для себя: до Москвы поезжайте на машине.
– Чтоб не светить ни в аэропорту, ни на вокзале?
– Именно так. Приезжайте в Кучино, найдите Штеренгорца. Он в два счета спроворит вам паспорта. И давайте-ка к нам в компанию. И встретим, и устроим, и ягод послаще клюквы найдем. Только жену предупредите, чтоб не ревновала к здешним вертихвосткам.
Побольше полутора тысяч километров на "Уазике" для человека за семьдесят – не шутка, однако ж за двое суток добрались старики до Кучина, по-прежнему избегая заезжать в свою городскую квартиру. В Кучино и остановились, благо мерзости запустения в нашем обиталище не наблюдалось. Там плотно прижился Миша. И хоть обитал он в основном в мастерской и Колькиной комнате, хоть выветрился запах кофе, вытесненный ароматами стружки, лака и прочего, грязью и пылью жилище не зарастало.
Старика с женой тесть встретил по-приятельски, все три дня развлекал их разговорами, которые Иван Иваныч уже очень хорошо понимал. Три дня, потому что ровно столько понадобилось шустрому французу Штеренгорцу на оформление заграничных паспортов.
Не двух, а трех: на наше удивление, с ними попросился и сам Миша… С ним я, понятное дело, по телефону пообщаться не мог. Мне Иван Иваныч перетолмачивал: мол, захотелось посмотреть, что за места, где его ребятишки столько лет прожили, и вообще отдохнуть, отпуск устроить.