Уго позволил себе фамильярную улыбку.
— Есть резон. Уж поверьте, любезный господин Боксерман, не просто так. За просто так, вы же знаете, и чирей не вскочит.
Уго ловко ввернул одну из любимых поговорок старосты и довольно ухмыльнулся.
Старосту чрезвычайно раздражало, что он не владеет ситуацией. Его бесили подначки Уго. В предложении грамотея он чуял скрытый подвох. Разглядеть его пока не мог, но надеялся, что опыт, сын ошибок трудных, рано или поздно поможет.
Староста чуял недоброе за версту. Он на этом деле железные зубы заработал.
Насмешки Уго староста решил пропускать мимо ушей. Тот, кто правит, должен уметь владеть собой. Для выпускания пара существуют другие ситуации. Тем более, что выгода в предложении Уго просматривалась очевидная. Сначала староста подумал, что вся эта волокита с протоколом — лишняя трата времени. Но, пораскинув мозгами, увидел достоинства идеи. В своей многогранной жизни староста десятки раз был свидетелем того, как неожиданно проявляют себя люди в отчаянных ситуациях. Чертов Мариус может выкинуть невероятный фортель. А бумага лишит его возможности импровизировать. Бумага пришпилит его к месту, как Господь Бог — грешников в аду.
Таким вот порядком Уго (в своей знаменитой хламиде) и староста (поглотивший свой сычуг) оказались у огромного амбара. Здесь, в подвале, и мариновали Мариуса, этого лиходея.
Амбару, казалось, нет конца и края. В дальних его углах царила темень, оттуда доносились чавкающие звуки. Носферату, демон ночи, выжидал там, пока не зайдет солнце. Амбар был сработан явно не для нужд села. Размеры помещения превосходили все мыслимые нужды. Если бы в Рениге водились слоны, сюда могло бы войти несколько видных экземпляров. Снаружи амбар выглядел, как потешная крепость. Узкие бойницы, никаких окон, вокруг — ров. Красная черепичная крыша. Построено по инициативе и под личным руководством Ури Боксермана, старосты. Зачем — пес его знает.
Уго припомнил интерьер самой мрачной тюрьмы в стране — замка Альтер на полпути от Густана к Хальбронну. Такая же гнетущая обстановка царила и в амбаре деревни Черные Холмы. На всю жизнь в память Уго врезались надпись на стене каземата в замке Альтер: "Пусть Бог спасет от тех, кому веришь. От тех, кому не веришь, спасешься сам". Как славно сказано — и как актуально, подумал Уго, глядя на старосту.
Спускаться в сырое подземелье господин Боксерман не захотел. Да, наверное, и не смог бы. Не пролез бы в отверстие. Караульные подняли Мариуса на поверхность. Златокудрый красавец был связан, бледен и нервозен. На мир смотрел глазами, расширенными от чувств. Красоте его при задержании односельчане нанесли некоторый урон: правая часть лица почти вся посинела, а где не посинела — там кровоточила. Убийц в Черных Холмах не жаловали.
Не обращая никакого внимания на Уго, как будто того вовсе не существовало, Мариус уставился на старосту, оцепенев от ужаса. Парень, похоже, не ждал ничего хорошего как от визита первого человека деревни, так и от жизни в целом. Да и кто в его положении считал бы себя везунчиком?
Но надежда умирает последней. На этом Уго и собирался сыграть.
Староста распорядился принести стол. Караульные из Черных Холмов имели бы хорошие шансы в чемпионате мира по подноске предметов. Во дворе староста расположиться не захотел. Предпочел интимный полумрак амбара. Светобоязнь у него, что ли? Из угла амбара, мерцая желто-зеленым, на непрошеных гостей смотрели глаза Носферату.
— Ничего ведь не видно, — заметил Уго, устраиваясь для письма.
Староста приказал: "Да будет свет!" Караульные вприпрыжку доставили для ученого человека факелок, который угнездили на импровизированную подставку. Лишние уши были тут же отосланы прочь.
Затянувшиеся приготовления, казалось, парализовали Мариуса. Он не шевелился, не мигал и, вполне возможно, не дышал. Он очень напоминал деревянные, скверно раскрашенные статуи святых и грешников, кои входили в перечень культового инвентаря, обязательного для каждой церкви.
Итак, Мариус стоял, как истукан, в позе рахита и со скупой мимикой олигофрена.
— Ну-ка, мерзавец! — прорычал староста. — Выкладывай, как все было!
Мариус побледнел, как привидение. Громадный синяк на его лице приобрел благородный светло-голубой оттенок. К тому же Мариус напрочь позабыл, как владеют языком, куда именно пропускают воздух и какие голосовые связки напрягают при речи.
— Отвечай, демон тебя побери! — рявкнул староста так, что во все стороны прыснули мыши, а в дверь испуганно просунули головы бдительные караульные.
Мариус судорожно глотнул. Надежды на то, что он заговорит, не было никакой.
— Господин староста, так у нас ничего не выйдет, — вмешался Уго. — Он вас до смерти боится. Тут надо по-другому…
— Так я что — целоваться с ним должен? — свирепо фыркнул Ури Боксерман.
— Дозвольте мне поговорить с ним наедине, — вкрадчиво попросил Уго. — Он сделает все, что вам нужно.
Староста с великим подозрением осмотрел грамотея. В действиях этой шельмы он вновь ощутил скрытый подвох. Своему чутью староста доверял, как отцу родному. Да больше, больше! Но решительно не мог понять, чего же следует опасаться. Что, скажите на милость, может выйти из разговора наедине? Может, черт, они сообщники? И вся карусель затеяна как раз этого разговора ради? Может, намечается грандиозное надувательство? Поразмыслив, староста успокоил себя. Невозможно поверить в заговор ужа и ежа. Кроме того, здесь, в Черных Холмах, все — под контролем. Импровизации исключены. Староста сердито поднялся и, грозно хмыкнув, покинул амбар.
Уго облегченно вздохнул. Полдела сделано! От старосты удалось отделаться, а это главное. В любом поединке задача номер один — достичь перевеса. В партии против старосты перевес Уго уже получил.
— Присядь, друг Мариус! — Уго говорил мягко, напевно, работая на контрасте с брутальным Ури Боксерманом.
Мариус, как завороженный, глядел на ласкового грамотея. Наконец, с большим опозданием до него дошел смысл сказанного. Мариус перевел взгляд на стул, осиротевший после ухода старосты. Тяжкое раздумье — и Мариус с опаской присел на краешек. — Теперь слушай внимательно, если хочешь спасти себе жизнь.
Уго перевел дух, подыскивая оптимальные формулировки.
— Ты должен рассказать мне всю правду. Если что-то утаишь, это обернется против тебя, и спасти тебя я не смогу.
Уго видел, что Мариус воспринимает речь. Но, Бог ты мой, какие заторможенные рефлексы у этого овечьего пастыря!
— Наверное, проще, если ты будешь отвечать на мои вопросы. Вопрос первый и главный: ты убил гвардейца?
Мариус энергично и отрицательно замотал головой.
— Так я и думал. Впрочем… Ну, да ладно. Вопрос второй: знал ли ты убитого?
— Не… Я… В первый раз… — бормотал Мариус.
— Понятно, — усмехнулся Уго. — Кого-то подозрительного рядом с двором накануне видел?
Отрицательный кивок
— Так, — протянул Уго, несколько озадаченный. — Ладно, идем дальше. Как получилось, что ты лежал в кровати, весь перепачканный кровью?
— Не знаю, — промямлил Мариус со слезой в голосе.
— Это как же?
— Не помню ничего. Спал я, а когда проснулся, в доме было полно народу, и кругом кровь.
— Хорошо. Допустим. А что было до того, как ты лег спать?
Мариус замялся. Пауза затягивалась.
— Правда и ничего, кроме правды, — напомнил Уго, чувствуя, что начинается самое интересное.
Мариус обреченно вздохнул и пробормотал:
— Мы сидели с Мусти, и я… я ему рассказывал… рассказывал… про золотую шпору.
— Про что? — Уго начинал волноваться и возбужденно глотать некоторые звуки.
— Про золотую шпору.
— Это еще что такое? — Уго без всякого труда изобразил крайнее удивление.
И Мариусу пришлось рассказать все. С каждым словом он все больше запутывался в сетях, искусно расставляемых грамотеем. Уго оказался большим мастером выпытывать необходимое и не упускать мелочей. В конце концов, Мариус, разоружившись перед собеседником, почувствовал невыразимое и совершенно неожиданное облегчение. Уго ощущал себя в шкуре хитрюги-стряпчего, для которого обжулить клиента — первичный профессиональный навык. Пока все шло замечательно. С мизером улик так гениально вычислить ситуацию — это знаете ли… Теперь, понимал Уго, все упрощается — хотя бы в том смысле, что остается только действовать. Быстро и четко.