Выбрать главу

- Да хрен с ней, с казной! - выкрикнула Анна Сергеевна. - Главное, теперь у нас надежный путь для отступления после того как сделаем дело.

- Какое еще дело? - пожал плечами Каширский.

- А вы забыли? Убрать эту княжну, или графиню, или бес ее знает, кто она такая! - раздраженно говорила Глухарева, шагая назад по теперь уже расширяющемуся проходу. Каширский брел следом.

- В каком смысле убрать? - пролепетал он, уже чуя, куда клонит его наперсница.

- В каком смысле? - желчно переспросила Анна Сергеевна. - Убить. Зарезать. Ножиком пырнуть.

- Боюсь, я не смогу быть вам полезен, - осторожно заметил доктор. - Ведь хирургия - не мой профиль. Вот если бы дать установочку...

- От ваших установочек пользы, как от холодильника тепла, - процедила Анна Сергеевна. - Равно как от вас самого. Будете дежурить на шухере!

За разговорами они вернулись в ту область подвала, где стояли ряды бочек. Почуяв знакомый запах, Каширский вновь воспрял духом:

- А все-таки казна где-то здесь! Я ее внимаю всеми фибрами своей чувствительной ауры!

Анна Сергеевна хотела было уже высказать все, что она думает и о фибрах, и о королевской казне, и о самом Каширском, и о его чувствительной ауре, но лишь презрительно подернула плечами и ускорила шаг.

***

"Поэтический марафон" в корчме продолжался уже почти сутки. Все это время часть рыцарей и поэтов, чередуясь, отдыхали в горницах для гостей, а остальные пировали и услаждали слух друг друга своими вдохновенными стихами.

Благодаря такому режиму и поэты, и рыцари чувствовали себя достаточно бодрыми, в отличие от хозяина корчмы - он все время должен был находиться в зале и обслуживать дорогих гостей. Впрочем, доходу от них было не так уж много - сторонники непьющего Флориана вина почти не употребляли, разве что когда их предводитель не находился поблизости, а поэты, ослабленные изнурительной работой на болотах, тоже не очень увлекались вином, дабы не свалиться с ног раньше времени.

- Ну вот опять бед себе накликал, - привычно жалился леший в коротких передышках своему приятелю водяному. - Мало того что рыцари какие-то не те, так еще этих беглых поэтов бес привел. А все боярин Василий! Сам-то он в свой Царь-Город укатит, а нам тут отдуваться...

- Да не тревожься ты, - утешал его водяной, прихлебывая водицу из кувшина. - Все, что ни случается - все к лучшему!

Тем временем госпожа Сафо к вящему восторгу господ рыцарей декламировала свое очередное творение:

- Я слыхала тебя в полуночной тиши

Ты играл на пастушьей свирели,

И тебя возлюбила всей силой души,

А казалось, что жизнь разошлась на гроши

И давно уж огни догорели...

Тут в дверях раздался робкий стук.

- Толкайте сильнее! - крикнул корчмарь, а себе под нос проворчал: - Кого еще там черт принес?

Дверь ввалилась внутрь, и на пороге явился собственной персоной господин Грендель.

- О, кто к нам пожаловал! - с наигранной учтивостью произнес доблестный Флориан. - Надеюсь, друг мой Грендель, мы поимеем счастье насладиться вашими новыми творениями?

- Сперва я должен передать вам послание, друг мой Флориан, - столь же учтиво ответил Грендель. И, подойдя к Флориану, протянул ему свиток.

- Печатка Беовульфа, - с видимым неудовольствием отметил доблестный Флориан, вскрывая послание. - Почерк как будто господина Зигфрида, но подпись собственная Его Величества.

- Что там? - нетерпеливо загомонили рыцари. Даже леший с водяным прекратили свои бесконечные разговоры и стали внимательно прислушиваться.

- Настал решающий час, - негромко и безо всякого пафоса произнес Флориан. - Король призывает нас в первые ряды борьбы за правое дело. И это великая честь.

- Когда? - повскакали из-за стола славные рыцари.

- Тотчас, - ответил Флориан, еще раз глянув в послание. - То, что нам предстоит, Его Величество именует как "разведка боем". Мы должны появиться вблизи королевского замка и вызвать на себя первый удар. И таким образом добыть для Его Величества Александра сведения о том, какими силами располагает Виктор.

- Я могу провести вас кратчайшим путем, - вызвался Грендель.

- Ну вот и замечательно, - кивнул Флориан. - Кстати и сообщите Его Величеству, если мы все поляжем в неравном бою за справедливое дело.

Рыцари кинулись к себе в горницы за щитами и боевыми мечами, а леший за стойкой лишь горестно вздохнул.

***

Чудо-клубочек уверенно вел Ивана-царевича по болотам, и делал это весьма умело: хотя господину Покровскому и казалось порою, что клубок катится по очень уж изогнутой траектории, но всякий раз путник убеждался, что происходило это вовсе не из желания удлинить путь, а единственно чтобы сделать его по возможности удобным и безопасным.

Уже начало смеркаться, и Иван-царевич стал подумывать о том, чтобы обосноваться на ночлег. Однако всякий раз, когда он примечал казалось бы удобное место, клубок принимался катиться быстрее, и Иван спешил следом, не решаясь поднять его с земли и положить к себе в котомку.

Но вот, когда вечерняя тьма уже начала наползать на землю, а на небе высыпали первые звезды, клубок решительно остановился. Господин Покровский как опытный путешественник мог оценить выбор своего проводника: он остановился на вполне удобном и сухом месте вблизи леса, где под елками лежало достаточно валежника, чтобы развести костерок и в случае надобности даже соорудить скромный шалашик.

Иван с облегчением опустил на землю рюкзак, из которого торчал лук с оставшимися двумя золотыми стрелами, и стал приготавливаться к ночлегу собрал сухих веток, развел костер и повесил над ним котелок с болотной водицей. Несмотря на приятную усталость, ко сну Ивана-царевича совсем не клонило. Напротив - звезды, меркнущее небо и печальные выкрики выпи, долетающие сквозь мерный шелест осенней листвы - все это настраивало скорее на поэтическую волну. Правда, дальше первой строчки - "Все ярче дивных звезд сиянье..." - дело не шло, но зато Покровский начал понимать, отчего в Новой Ютландии столько поэтов на душу населения: здешняя природа просто не могла не настраивать на творческий лад.

Однако едва родилась вторая строчка - "... Все памятней очарованье..." как все очарование оказалось в миг разрушенным какими-то незнакомыми голосами. Обернувшись, поэт увидал позади себя двух женщин - одну потолще, а другую потоньше - в сарафанах и цветастых платках.