Раздалось звонкое журчание. Впервые Богема мог наблюдать, как работает художник Сидоров. Прямая тонкая струя, подобно лучу лазера, насквозь прожигала снег, уверенно чертя на нем портрет, словно запрограммированный в компьютере сложный геометрический узор.
– Всё! – выдохнул Сидоров и, на ходу застёгиваясь, не сказав больше ни слова, быстро утопал к машине.
Выпустив из рук громыхнувший лист, Богема и Костя шагнули к «холсту». Подошел Вадим Иванович. И охранники подтянулись. Сгрудившись, в наступившей тишине, пятеро мужиков оцепенело разглядывали портрет, с которого на них с ироничной усмешкой взирал олигарх.
На другой день Богема отнес флэшку со снимком портрета на снегу в типографию, где фотографию, увеличив, вывели широкоформатным принтером на белый холст – уже настоящий, плотный, водостойкий. Холст натянули на подрамник, покрыли текстурным гелем от выгорания и влаги, и заключили в красивую, резную багетную раму размером метр на полтора. Всё это обошлось Вите в немалую для его бюджета копеечку, но он не мог не довести дело до конца.
Картину Богема вручил Косте для передачи шефу, а сам внезапно захандрил. Ему стало казаться, что он затеял несусветную чушь, никчемную авантюру. Вспоминал устремленные на него одинаково насмешливо-изумленные глаза бывшей супруги и олигарха с охранниками, и ему становилось стыдно и горько за свои легкомысленные слова и горячие речи, за свою самоуверенную убежденность в правоте, за свою никудышную жизнь. А какие были планы! Какие были достижения! Сейчас никто не вспоминает, что он еще совсем пацаном был выдвинут на премию Ленинского комсомола за цикл акварелей «Сибирские просторы». Был выдвинут и тут же задвинут – так же, как к тому времени и сам комсомол. Когда-то у него была пусть и тесноватая, но собственная художественная мастерская, увешенная и заставленная набросками, эскизами, законченными картинами. Там он, молодой и перспективный, провел несколько счастливых лет, наполненных творческим вдохновением и разгульной свободой. Мастерской он лишился. Конечно, если бы не его гражданская жена Вера и ее обувной бизнес, он, скорее всего, сдох бы где-нибудь под забором от беспробудной пьянки и затянувшейся депрессии. Но сколько можно таскаться с клетчатыми баулами, набитыми под завязку мужскими штиблетами, женскими сапогами на рыбьем меху и домашними тапочками, которые неустанно варганят трудолюбивые, как муравьи, китайцы. Как ни крути, на обуви не заработаешь ни на новую машину, ни на более просторное жилье. Да и творческая струя дяди Толи – это на уровне анекдота или шутки-прибаутки. Надо браться за что-то более серьезное. Вот пробурить бы артезианскую скважину глубиной метров в сто пятьдесят, попасть бы на хорошую, вкусную воду и продавать ее в пластиковых бутылках. Вот с такой струей можно было бы делать бизнес!
Так рассуждал Витя-Богема. А у Сидорова был другой настрой. То, с какой легкостью он заработал целых пятнадцать тысяч рублей, потрясло его до глубины души. Чтобы получить такие деньги на заводе, он должен был в течение месяца каждый день, кроме выходных, спозаранку приходить в цех, надевать промасленную спецовку, получать у бригадира задание, загружать тележку заготовками, каждая весом в сорок килограммов, и выгружать их у станка. Его радиально-сверлильный станок 2М-65 – огромный, как слон. Помнится, Сидоров, когда еще только начинал на нем работать, даже побаивался к нему подходить, чувствуя себя рядом с ним маленьким, хрупким человечком. Но постепенно отношения наладились. Станок – он как автомобиль, который, если будешь к нему по-свински относиться, матеря и попинывая, в отместку подведет тебя в самый ответственный момент, к примеру, заглохнув намертво вечером в глубине безлюдного грибного леса. И со станком тоже лучше дружить – заботливо его отлаживать и обслуживать, выбирать правильную скорость сверления, вовремя смазывать и точить резцы. Иначе, если будешь хамить, то или металлическая стружка залетит под защитные очки, или чугунная деталь непонятным образом на ногу упадет. Радиально-сверлильный станок тем хорош, что на нем можно в очень больших и очень тяжелых заготовках делать поочередно сразу несколько отверстий. При этом эти увесистые чугунины ворочать лишний раз не надо, а просто передвигай сам шпиндель с закрепленным в нем инструментом, и сверли на здоровье. Сидоров за рабочую смену столько раз напередвигает этот самый шпиндель, столько раз поднимет и опустит заготовки, что сил остается только на то, чтобы дома давить диван и кнопки телевизионного пульта. Обильным пóтом давались ему на заводе эти пятнадцать тысяч. В месяц! А тут помахал пару минут своим причиндалом в свое удовольствие и – на, получи. А что, Сидоров согласен. И миллионы мужиков согласились бы вот так помахивать.