– На, посмотри, какая я тут симпатишная, – протянула она племяннику телефон.
Витя-Богема иронично вгляделся в экран, уже подыскивая слова для подковырки на потеху застолья.
– Опоньки! – Он удивленно вскинул брови. – Это кто тебя так?
– Я ж говорю, муж родной, юбиляр.
– Не могу понять технику исполнения, – сказал Витька озадаченно. – Дядя Толя, ты что, рисовать умеешь?
– Наливать я умею, – ответил весело Сидоров с бутылкой в руке. – Мужики, у кого рука не устала, давай наливай и женщин рядом не забывай.
– На чем это сделано… ну, этот портрет? – Витька внимательно вглядывался в фотографию.
– На снегу, – сказала Маруся.
– По малой нужде сходил, вот тебе и портрет, – пошутил кто-то. Конец фразы утонул в безудержном смехе.
– Дак так оно и есть! – крикнула отчаянно Маруся.
Тут уже все гости едва не лежали от хохота.
– Дай посмотреть! Дай! Дай! – потянулись руки к телефону.
Весь вечер Витя-Богема сидел сам не свой. Он и так по натуре смурной – творческая личность, ничего не поделаешь, а тут совсем расклеился: в танцах-плясках не участвовал, разговоры за столом не поддерживал, думал какую-то свою думу. А водку он уже давно не пил – в свое время выпил свою дозу сверх всякой нормы и пришлось кодироваться. Когда курили на кухне, он вдруг обратился к Сидорову с просьбой:
– Дядь Толя, нарисуй меня, пожалуйста, как ты тетю Марусю нарисовал. Очень мне понравилось. А я тебе денег заплачу. Нет, я серьезно.
– Сколько заплатишь? – сопел пьяненький Сидоров, затягиваясь сигаретой.
– Тысячи рублей не жалко! Ты же сейчас пока без работы? Тысяча рублей разве не пригодится?
– Папа, мой шеф тоже бы заплатил, – встрял в разговор сын Сидорова Костя. Он работал водителем у бизнесмена, ездил на большом черном джипе, и Сидоров им гордился. – Шеф у меня любит всякие приколы. Вчера говорит, мол, буду, Костик, разводиться с женой, так ты найди мне женщину, но чтобы она роста была небольшого, мне, говорит, чтоб было по пояс, нет, даже чуть пониже. И чтобы у нее голова квадратная была, я, говорит, когда буду пить пиво, буду кружку ей на голову ставить, а она бы мне в это время… того… делала бы… – Костя не стал договаривать. Хотя и изрядно поддатый, отца постеснялся.
– Дядя Толя, нарисуй, – не отставал племянник.
– Витька, вот ты, вроде, умный, а предлагаешь мне, родному дяде, чтобы я у тебя, сына моей родной сестры, за какую-то хренотень деньги взял. – Сидоров насупился. – Какой же ты умный после этого? Да ты, Витька, просто дурак.
– Да конечно, я дурак, дядя Толя, – согласился племянник. – Ладно, хотя я считаю, что за настоящее искусство надо платить, но если ты не хочешь, нарисуй меня без денег.
– Это другой разговор, – сказал Сидоров. – Но есть тут одна заковырка.
– Какая?
– Я рисовать не умею.
– А как же портрет тети Маруси?
– Понятия не имею. Придуривался, случайно получилось.
– Такого не может быть, – уверенно сказал Витя. – Поверь мне, дядя Толя, это – не случайность.
– Папа, а может, ты феномен? – сказал Костя.
– Кто?
– Ну, уникальная личность, ты умеешь то, чего никто в мире не умеет.
– Короче, дядя Толя, предлагаю родственный обмен, – решительно заявил Витя. – Ты, вроде бы, говорил, что у твоей «шестерки» радиатор подтекает? Ты рисуешь мой портрет, а я тебе отдаю новый радиатор.
– Откуда у тебя радиатор? – спросил Сидоров с подозрением, но уже заинтересованно.
– Сосед по гаражу долг радиатором отдал.
На другой день Богема заехал за Сидоровым, и они отправились на дачу. Сидоров не успел похмелиться до прихода племянника, а потом Витя высказал пожелание, чтобы дядя Толя при написании картины был трезвый, и Сидоров был сумрачен и молчалив.
– Командуй парадом, дядя Толя, – сказал бодро Богема, когда они очутились на дворике дачи. – Куда мне вставать?
– Да хоть куда, – буркнул Сидоров.
– Тебе же надо, это, так сказать, холст подготовить, – хохотнул Богема. – Где ты будешь творить-то?
– Вон, у бани.
Племянник стал притаптывать ногами рыхлый снег, объяснив, что так рисунок будет четче. Сидоров, насупившись, засунув руки в карманы куртки, молча стоял, смотрел. Утрамбовав квадрат два метра на два, Витя отошел в сторону, отпыхиваясь.
– Все, дядя Толя, можешь творить.
Сидоров начал было расстегиваться, но вдруг сказал:
– Нет, так не пойдет, ты меня смущать будешь. Иди за забор, к яблоне, там Маруся стояла, вон следы еще сохранились.