Савл сказал:
— Иди сюда. — И, продвигаясь в сторону кровати, показал мне на нее.
Я послушно пошла за ним. Отказаться я не могла. Он сказал, сквозь зубы:
— Пошли, пошли.
Или, скорее:
— Пшли, пшли.
Я поняла, что Савл вернулся на несколько лет назад, ему тогда, наверно, было примерно двадцать. Я сказала «нет», потому что мне не хотелось иметь дело с этим разъяренным молодым самцом. На его лице вспыхнула ухмылка саркастической жестокости, и он сказал:
— Ты говоришь «нет». И это правильно, малышка, говори «нет» чаще, мне это нравится.
Он начал гладить мою шею, и я сказала «нет». Я почти плакала. При виде моих слез Савл заговорил иначе, в голосе звучала торжествующая нежность, он целовал мои слезы как истинный гурман и говорил:
— Да ладно, маленькая, ладно, прекрати.
Секс был холодным, акт ненависти, все делалось с ненавистью. Женское существо, которое неделю расширялось и росло, мурлыкало от удовольствия, забилось в уголок и содрогалось. А та Анна, которая способна наслаждаться агрессивным сексом с антагонистом, была безвольна, не сражалась. Все произошло быстро и безобразно, и он сказал:
— Чертовы англичанки, ничего в постели не умеют.
Но он мне даровал свободу навсегда, причинив мне боль таким вот способом, и я сказала:
— Это моя вина. Я знала, что не получится. Я ненавижу, когда ты жесток.
Он резко повернулся на живот и замер, он думал. Он пробормотал:
— Кто-то мне это уже говорил, недавно. Но кто? Когда?
— Какая-то из твоих женщин тебе сказала, что ты жесток, да?
— Кто? Я? Я не жестокий. Я никогда не был жестоким. Я жестокий?
В этот момент в нем говорил хороший человек. Я не знала, что ответить, боясь его спугнуть и возвратить того, другого. Он спросил:
— Анна, что мне делать?
Я сказала:
— А почему бы не обратиться к какому-нибудь знахарю?
При этих словах, словно повернули выключатель, Савл издал характерный громкий торжествующий смех:
— Ты хочешь упечь меня в психушку? Зачем мне платить аналитику, когда у меня есть ты? Это ты должна вносить платежи за то, что ты здоровый нормальный человек. Ты не первая, кто мне советует отправиться к промывателю мозгов. Ну, а мне нельзя ничего диктовать, никто не может это делать.
Он выпрыгнул из кровати и закричал:
— Я — это я, Савл Грин, я — такой как есть, такой как есть, такой как есть. Я…
Пошла громкая, рваная, подобная пулеметной очереди речь с бесконечным «я, я, я», но внезапно она прекратилась или, скорее, замерла перед тем, как продолжиться: Савл стоял с открытым ртом, молчал, он сказал: «Я, я имею в виду, что я…» — последние разрозненные выстрелы оружейной атаки, потом он обронил, нормальным голосом:
— Я ухожу отсюда, мне необходимо выйти.
Он быстро вышел и, от лихорадочного возбуждения прыгая через ступеньки, побежал к себе наверх. Я слышала, как он с треском выдвигает и задвигает ящики. Я подумала: «Может, он уходит отсюда навсегда?»
Но через несколько мгновений он спустился и постучался в мою дверь. Я рассмеялась от мысли, что этот стук, возможно — юмористическая попытка извиниться. Я сказала:
— Входите, мистер Грин. — И он вошел, сказал с любезной официальной неприязнью:
— Я подумал, что мне необходимо прогуляться. Я начинаю протухать, когда долго сижу в этой квартире взаперти.
Я осознала, что, пока он был в своей комнате наверху, все то, что только что между нами произошло, в его сознании приобрело какой-то иной вид. Я согласилась:
— Хорошо, сегодняшний вечер идеально подходит для прогулки.
Он сказал с мальчишеским энтузиазмом, без всякой задней мысли:
— Ну! Да ты права!
Он начал спускаться вниз как узник, покидающий свою темницу. Я долго лежала, прислушиваясь к тяжелым ударам сердца и чувствуя, как меня мутит. Потом я пошла и стала писать все это. При этом не будет написано ни слова из счастья, из нормальности, из смеха. Через пять или через десять лет все это будет выглядеть как сводка новостей из жизни двух людей, безумных и жестоких.