Но, к сожалению, почти всегда уже слишком поздно.
Правда, недавно на какое-то время мне показалось, что студенческие мятежи смогут все изменить, что нетерпимость студентов по отношению к той мертвечине, которой их обучают, способна оказаться настолько сильной, что сумеет заменить ее на что-то более свежее и полезное. Но, похоже, восстание закончилось. Печально. В этот оживленный период американской жизни я получала письма с отчетами о том, как целые группы студентов отказывались учиться по программе и приносили на занятия книги по своему собственному выбору, те книги, которые они считали значимыми, важными для себя. Занятия проходили эмоционально, иногда яростно и гневно, захватывающе, они кипели жизнью. Конечно, это было возможно только с теми из преподавателей, кто относился к этому сочувственно, кто был готов примкнуть к студентам в противостоянии властям — кто был готов к последствиям. Есть преподаватели, которые понимают, что вынужденно воспринятые ими способы преподавания плохи и скучны, — к счастью, их еще достаточно для того, чтобы, если при этом еще и повезет немножко, ниспровергнуть все неправильное, даже если у самих студентов этот порыв уже и угас.
А между тем, мы живем в стране, где…
Тридцать или сорок лет назад некий критик составил свой собственный список писателей и поэтов, которых он, лично он, считал тем, что есть в литературе действительно ценного, отвергнув всех остальных. Позицию свою он многословно отстаивал в печати, поскольку Список мгновенно превратился в предмет больших дебатов. Миллионы слов были написаны за и против Списка, — возникли целые школы и секты, за и против. И этот спор, хотя прошло уже так много лет, все еще не окончен… И никто не находит такое положение дел печальным или смехотворным…
Где есть критические книги невероятной сложности и степени учености, в которых разбираются, но часто через вторые или третьи руки, исходные произведения — романы, пьесы и рассказы. Пишущие эти книги люди образуют целый пласт в университетской жизни по всему миру — они явление международное, самый верхний слой литературного научного сообщества. Всю свою жизнь они занимаются тем, что только критикуют, в том числе — критикуют критику друг друга. Во всяком случае, они считают эту деятельность более важной, чем написание исходных книг. У студентов, изучающих литературу, больше времени может уходить на чтение критических отзывов, а также — критических отзывов на критические отзывы, чем на чтение рассказов, стихов, романов, биографий. Огромное число людей считает такое положение дел вполне нормальным, а вовсе не печальным или смехотворным…
Где я недавно прочла эссе об «Антонии и Клеопатре» Шекспира, написанное мальчиком, который собирался вскоре сдавать экзамены повышенной сложности в школе. Оно было исполнено оригинальности и волнения, вызванного чтением пьесы, тем чувством, которое является целью любых настоящих занятий по литературе. Учитель вернул ему эссе, сказав примерно следующее: я не могу поставить за эту работу никакой оценки, вы не привели никаких цитат из авторитетных авторов. Немного найдется таких учителей, которые сочтут эту историю печальной или смехотворной…
Где люди, считающие себя образованными (читай — более утонченными и совершенными, чем люди обычные, книг не читающие), могут подойти к писателю, чтобы его поздравить с хорошим отзывом, напечатанным где-то там, — но при этом они не сочтут нужным прочесть книгу, о которой идет речь, и им никогда не придет в голову простая мысль, что их интересует один только успех…
Где, когда выходит книга на какую-нибудь тему, скажем о том, как следует глазеть на звезды, автор мгновенно получает письма из дюжин колледжей, обществ и телепрограмм, в которых его просят прийти к ним и поговорить о том, как следует глазеть на звезды. Последнее, что им приходит в голову, это — прочесть книгу. Такое поведение считается вполне нормальным, ничуть не смехотворным…
Где молодой мужчина или молодая женщина, книжный обозреватель или критик, которые не читали из написанного данным автором ничего, кроме лежащей перед ними книги, могут написать отзыв в покровительственном тоне, или так, как будто все это их изрядно утомляет, или словно размышляя, какую все-таки оценку поставить автору за его эссе, — при этом автор, о котором идет речь, возможно, создал уже пятнадцать книг, возможно, уже пишет двадцать или тридцать лет — а они считают себя вправе наставлять и инструктировать его, советовать ему, о чем и как он должен писать дальше. Никто не полагает, что это абсурдно, и уж точно так не думает юный обозреватель или критик, которого учили относиться ко всем свысока и покровительственно, всех заносить в список, начиная с Уильяма Шекспира и дальше, вниз по списку.