Стыд. Стыд и желание.
Рука Эвгара ритмично двигалась вверх-вниз, в паху нарастало томительное тепло, и я, напряженная, как струна, не могла понять, где Эвгар, а где я в эту минуту. Это было невыносимо, я хотела, чтобы невероятное слияние прошло, как можно скорее, и в то же время всем сердцем желала, чтоб эта тягучая сладость не уходила.
А потом все кончилось — оборвалось с резким звоном, так лопается натянутая струна, и на какое-то время остается лишь полное бессилие и какая-то глухая пустота.
— Ну конечно, — прошептала я. — Лиственница не усиливает серебро, а ослабляет. Надо сказать Рашату, чтоб переделал сундук!
Наваждение миновало, исчезло, словно его и не было. Некоторое время я сидела в остывающей воде, пытаясь понять, кто я и где я нахожусь, пытаясь опомниться и окончательно прогнать воспоминание о сладких судорогах, пробегавших по телу.
Какой Рашат? Какой сундук?
Я выбралась из ванны, вытерлась и вернулась в комнату. Меня, что называется, стало отпускать, вернулась ясность мысли, и я поняла, что имелся в виду сундук для хранения артефактов, а Рашат был мастером, изготовлявшим ларцы, коробки и сундуки. Традиционно такие мастера живут в закрытом квартале святого Стефания и практически не контактируют с внешним миром, решая вопросы через посредников.
Я невольно поежилась. Квартал святого Стефания был неприятным местом. Кроме мастеров по дереву, там обитал, в основном, криминальный элемент. Кстати, в досье, которое я получила от спецслужб его величества, об артефакторике не было ни слова.
Что скрывает король, хотелось бы мне знать? Почему ему именно теперь так захотелось найти сына? Не месяц, не два назад — теперь?
Но естественно, настоящие мотивы его величества оставались тайной. Бог с ним, будем пока думать, что он просто заботливый отец.
Я надеялась, что этой ночью мне ничего не приснится. Сна как такового и не было: когда я провалилась в дрему, ко мне пришло воспоминание.
Голове было легко. Легко и холодно. Незнакомая рука, которая размазывала по моему виску какую-то крупитчатую кашицу, была очень осторожной, словно ее обладатель боялся причинить мне вред.
— Кто вы? — спросила я и не услышала своего голоса. Должно быть, это был не вопрос вслух, а мысль.
— Я Дамьен, — негромко ответили мне. Значит, я все-таки задала вопрос. — Не бойтесь. Кто бы ни сделал это с вами, тут он вас не достанет. Вы в безопасности.
Я открыла глаза и какое-то время не видела ничего, кроме плавающего огненного пятна. Светильник, стоявший на столе, озарял бедно, почти убого обставленную комнату, снаружи была непроглядная тьма, и по-прежнему шел дождь, стучал в узкое окно, похожее на бойницу. Человек, сидевший на краю кровати, ободряюще мне улыбнулся и произнес:
— Ну, вот. Медикус велел смазывать рубцы утром и вечером.
— Рубцы? — прошептала я и дотронулась до виска. — Какие… ах, да.
Я вспомнила все, что случилось в замке, и блаженное беспамятство отступило и исчезло. Голова была выбрита, и толстый рубец, покрытый мазью, ныл и чесался. Дамьен смотрел на меня с искренним сочувствием.
— Медикус велел сбрить волосы, — объяснил он и спросил: — Сможете сесть? Я должен смазать спину.
Спина, конечно… Я вспомнила, с каким лютым наслаждением Альфред вычерчивал на ней магические знаки — вот только обычно для этого используют кисть и тушь. А мой супруг выбрал тонкое лезвие, и вид крови, бегущей по моему телу, доставлял ему острое наслаждение.
— Попробую, — откликнулась я и, к собственному удивлению, сумела усесться на кровати. Дамьен переместился назад, осторожно развязал шнурки — на мне был белый балахон с завязками на спине, какие используют в лечебных домах.
— Тут почти зажило, — довольно сказал он, и я снова ощутила деликатное прикосновение его пальцев. — Как вас зовут?
— Вера, — промолвила я и назвалась девичьей фамилией матери: — Вера Анхельм.
— Вера, кто это сделал? — в голосе Дамьена отчетливо прозвенело возмущение и гнев. В носу защипало, и я едва слышно проговорила:
— Поверьте, вам лучше не знать.
В тот миг я дала себе слово, что никто и никогда не узнает о том, что произошло в замке до того, как Альфред вычертил на моем теле магические знаки проклятия, а затем вышвырнул из окна в реку. Он был в своем праве, он все сделал так, как и предписывалось древним обычаем. Мужчина обязан поступить таким образом, когда женщина нарушала брачные обеты.
А я ведь нарушила их.
Что было со мной до этого, никого не интересовало.