— Мне кажется, Дамьену сделали пересадку души, — негромко промолвила я. Слова рождались тяжело, с болью. Потому что если мое предположение окажется правдой — я потеряю единственного дорогого человека. — Первое имя Господа оживляет мертвую материю, дает разум и речь бессловесному, отторгая его душу. Знаки, которые были в башне Кастерли.
Дамьен и Тобби посмотрели на меня с одинаковым видом — испуг, сквозь который пробивается понимание.
— Альфред был великим некромантом, — продолжала я. — Он вполне мог предвидеть свою скорую смерть. И деревенскому дурачку пересадили часть его души… вполне себе попытка обрести бессмертие.
Тобби откинулся на спинку стула и нервно забарабанил пальцами по столешнице. Губы Дамьена задрожали. Зная, какой сволочью был мой муж, он во всей полноте ощутил ужас существования в одном теле — с таким человеком.
— Не может быть, — твердо произнес Дамьен. — Нет, это невозможно.
Тобби покосился в его сторону и, судя по выражению лица, прикидывал, как бы снять с Дамьена шкуру. Жертва некромантического ритуала наверняка должна умереть.
— Надо дождаться артефактов, — спокойно сказал Тобби. — Тогда и выясним, права ли Вера или нет.
— Невозможно… — повторил Дамьен, но решимость в голосе уже не была такой твердой, как раньше.
— Возможно, — выдавила я. — Если в тебе часть Альфреда, то это объясняет, почему ты не умер после той ночи…
Дамьен опустил голову — по его щекам разливался стыдливый румянец. Тобби вопросительно посмотрел сперва на него, потом на меня.
— Что за ночь? — спросил он тоном, не предвещающим ничего хорошего. — Чего еще я не знаю?
Дамьен покраснел еще сильнее. Я вдруг поняла, что стол, тарелки, мои спутники, какие-то картины на стенах — все расплывается некрасивыми влажными пятнами. На мгновение стало трудно дышать, и я испугалась, что потеряю сознание и упаду со стула.
Я ведь была уверена, что с Альфредом покончено. Что его останки похоронены рядом с развалинами замка, и он никогда не поднимется.
А он всегда был рядом. Я так и не смогла сбежать от него.
— Неважно, — пробормотала я. — Дамьен, в тебе действительно частица моего мужа…
Нашарив замок цепочки, я расстегнула ее и, сняв розовый бриллиант, положила его на стол возле тарелки Дамьена. Тот поднял голову и посмотрел на меня так, словно не мог в это поверить.
— Розовый бриллиант обычно дарится на помолвку, — сказала я. — Но Альфред принес изумруды, а когда моя мать намекнула на несоответствие, он сказал, что однажды обязательно принесет мне чудесный розовый камень. Вот ты и принес его, Дамьен.
— Я… — Дамьен слепо дотронулся до лица, словно проверял, ему ли оно принадлежит или же успело принять чужие черты. — Вера, но я же никогда не делал тебе ничего плохого… Ты для меня все.
Он был невероятно открытым и искренним в эту минуту. Вот только я была слишком потрясена, чтоб принять это.
— Теперь она не может тебе верить, — объяснил Тобби таким тоном, словно говорил с ребенком. — Потому что ты мог все это время притворяться, пестуя какие-то планы. Хотя притворяться столько лет… лично я бы не выдержал, — он обернулся ко мне и сказал уже серьезнее: — Дорогая, не принимай все настолько серьезно. Пересаженная душа — это не в полном смысле личность. Этот милый юноша — все-таки не твой покойный муж.
Почему-то ровный, почти умиротворенный голос Тобби немного успокоил меня.
— Надо дождаться артефактов из Поднебесной империи, — промолвила я. — Тогда все станет ясно. Но до тех пор… — я посмотрела на Дамьена и поняла, что готова разреветься. — До тех пор нам лучше не видеться.
— Прекрасная безжалостная дама, — произнес Тобби. — Почему не кушаешь?
Долгий день склонился к вечеру. Дамьен сидел дома практически под замком — Тобби сказал домоправителю, что молодой человек душевно болен, склонен к припадкам и бросанию на людей, так что за ним надо следить и ни в коем случае не выпускать из комнаты. Домоправитель выслушал все это, даже не изменившись в лице — видимо, от такого человека, как его хозяин, он не ожидал ничего другого.
Мы с Тобби отправились гулять на набережную. Мне было слишком тяжело находиться в одном доме с Дамьеном, поэтому я с трудом скрыла радость, когда Тобби предложил выйти на променад.
— Ты потчуешь меня, как моя бабушка, — сказала я, задумчиво глядя в серебряную вазочку с тающим мороженым. Кусочки фруктов в сливочной жижице казались рыжими айсбергами. — Она всегда переживала, что я худая.
— Но ты же для меня не посторонний человек, — Тобби неопределенно пожал плечами. — Я должен о тебе заботиться.