И вот Мари-Жанн берет свой головной убор двумя руками, поднимает его, словно священник святые дары, и осторожно водружает себе на голову. Сущая королева. Шнурки быстро прикрепляются, остается только завязать их над левым ухом.
— Далеко ли это, Нонна, то, что вы называете молом?
— Нет. Всего каких-нибудь десять минут ходьбы.
— Вернуться-то они должны именно туда, не так ли?
— В том положении, в каком они находятся, — не выбирают. Они пришвартуются к самой ближней по их ходу набережной.
— И все же лучше идти встречать их на край мола. Тогда они скорее нас увидят. Лина, куда вы подевали фонарь Жоза-из-табачного-киоска?
— Я его погасила, когда подходила к ограде, и прислонила к стене. Пойду за ним.
— У меня есть еще два, — гордо объявляет Мари-Жанн. — Был еще и третий, но с испорченным стеклом. Думаю, что не хватает целого кусочка. Нонна, идите за теми, что в порядке! В чулане — на подоконнике. Да шевелитесь же, увалень вы эдакий!
— Иду.
— Не съехал ли набок мой головной убор, Элена?
— Не волнуйтесь. Он стоит прямо, как церковная колокольня.
— Итак, в путь… идемте. Подождите! Мне необходимо присесть на скамейку.
— Не торопитесь, Мари-Жанн. Мы утомили вас нашей болтовней да еще все эти хлопоты, которые мы вам доставили.
— Дело не в усталости. Бывают моменты, когда я с трудом держусь на ногах. Но долго это никогда не длится. Элена, мне хотелось бы знать — вернутся ли мужчины до последнего удара колокола.
— Обязательно вернутся.
— Откуда вам это известно?
— Этого я не знаю. Ведь я также не могу утверждать, что солнце завтра взойдет. Но я уверена, что настанет день.
Лина Керсоди отыскала фонарь Жоза-из-табачного-киоска. Она зажгла его возле очага. Теперь она стоит позади Мари-Жанн Кийивик, на ту напало какое-то отупение, и она ждет, когда обретет возможность вновь стать на ноги. Мать Дугэ не поднимется, пока не почувствует, что способна держаться прямо. Нонна Керуэдан появляется из чулана с двумя уже зажженными фонарями. Он останавливается посередине комнаты и смотрит на трех женщин, освещаемых лампой. Возможно, это и дурно, но он вспоминает о трех других, тех, вы их знаете, из Священного писания, которые направлялись к могиле. А могила оказалась пустой.
— Идемте, — говорит Мари-Жанн. — Пора отправляться в путь. Нонна, дайте Элене один из фонарей. Мне фонарь не нужен…
Не спеша прикручивает она фитиль лампы, чтобы та светила не так ярко. Машинально оглядывает всю комнату. Такова ее привычка: когда она выходит ночью из дому, никого и ничего в нем не оставлять, кроме едва теплящегося трепетного огонька лампы. Остальные поджидают ее снаружи. Она присоединяется к ним, уверенно шагая, опережает всех и становится во главе группы.
— Вы не запираете дверь, Мари-Жанн?
— Разве Нонна Керуэдан забыл, что сегодня ночь под рождество! Мертвые должны иметь свободный доступ домой, даже если живые и отсутствуют.
— Вы всегда знаете, как надо поступать.
— Существуют мертвые и живые. А есть еще и другие. Идемте же их встречать.
«Золотая трава» вступила в привычные места. Она идет медленным ходом, постаревший, жалкий полотняный замок — мечта сельских бедняков. Но море — очень хорошо, можно подумать, что оно просит прощенья за свою прошлую злобность. Ветер тоже хорош, и человек у штурвала использует каждое его дыхание. Теперь в небе уже не неопределенное свечение, но явно обозначенные лучи маяка, ритм которых доступен подсчету. А небо само по себе удивительно светло, местами почти молочной белизны. Вопреки всем проискам моря рифы остались справа, теперь судно само войдет в бухту Логана. Команда, каждый на своем посту, вперила глаза в сушу, которую уже можно разглядеть. Юнга вытащил из кармана куртки свою гармонику и пытается найти мотив, который Пьер Гоазкоз насвистывал сквозь зубы, когда они сдвинулись с места. Более или менее юнге удается этого достигнуть. Теперь уже нечего опасаться гнева Алена Дугэ. С тех пор как поднялся ветер, Ален даже несколько раз похлопал юнгу по плечу. «Дела идут, Херри? Все хорошо, малыш? Порядок?» И они погримасничали друг перед другом, как двое заправских приятелей. Но почему на лицах двух других матросов такое мрачное выражение — юнга не замечал его даже тогда, когда шансов на их спасение не было почти что никаких.
Скоро юнга поймет, в чем тут дело. Позади него раздается глухой удар, и форштевень отклоняется в сторону, парус опадает и свисает, а лодка становится поперек зыби, она уже не судно, а игрушка — на милости течения. Херри не успел даже обернуться, как Корантен и Ян уже прыгнули. Один ухватился обеими руками за обезумевший штурвал, чтобы вернуть «Золотую траву» в верное положение по отношению к ветру, а другой склонился над Пьером Гоазкозом, упавшим на решетчатый настил. Он скрючился, открыв рот, вытаращив глаза, ухватившись одной рукой за брезент, под которым раньше спал юнга.