Пока он решался, Лина заморгала и открыла глаза.
— Ты как? — спросил Митька, отворачиваясь, чтобы не показывать окровавленную щеку.
— В порядке, — жалким голосом пролепетала парашютистка.
— Тогда полежи, а мне надо сбегать к болоту за сфагнумом.
— За чем?
— Мох такой, сфагнум. Останавливает кровь, заживляет раны. Про него только ботаники знают, а летчикам сверху не видно, — мстительно добавил Митька, вскочил и побежал лечиться.
А все-таки хорошо, что Лина не инопланетянка. Ну их!
Глава XII
ЧТО ЗНАЧИТ «НОЧЕВАТЬ ПО-ЧЕЛОВЕЧЕСКИ»
В жизни многое происходит одновременно, а в книжке приходится писать по порядку. Поэтому я упустил одну важную подробность. Как только парашютисты приземлились и даже еще раньше, когда они только приберезились и висели на парашютных лямках над землей, на них сразу же накинулись комары. Сибирский комар состоит примерно в таком же родстве с нашим среднерусским, как волк с собакой. Среднерусский комар — почти домашний. Он дохнет от нагретых пластиночек, пропитанных каким-то химикатом, и боится крема «Тайга».
Сибирский тоже дохнет, но его много. Он подлетает к тебе с огромной очередью за спиной. Первые сотни дохнут-дохнут-дохнут от химикатов, пока химикаты не кончаются. Тогда на тебя набрасываются тысячи из конца очереди. А отпугивающего крема сибирский комар, может, и рад испугаться, но сзади его подпирают другие. Он шарахается, видит их оскаленные рожи и понимает: затопчут. Ничего не остается, как сесть на тебя и, брезгливо поджав задние лапки, вонзить хоботок в намазанное место.
Сибирских комаров полчища, тьмы. Если даже мерить на вес, их больше, чем людей.
Поначалу, когда закатное солнце еще припекало, Митьку и Лину окружали только самые отчаянные и голодные. Всего лишь по сотне на человека. От них еще можно было отмахиваться, и разговоры Митьки с Линой выглядели так:
— Лин, а почему дедушка запре… Тьфу! В рот попал… запретил тебе официанткой, тьфу-тьфу, работать? — Шлеп! Бац!
Привычная Лина, обмахиваясь веточкой:
— Он считает, что я должна учиться.
Блинков-младший, тоже отламывая веточку и хлеща себя по ногам:
— Ты же на каникулах!
Лина, распуская волосы, чтобы комарье не перегрызло шею:
— Дед говорит, на каникулах надо читать, ходить в музеи или хоть на пляж. С парашютом прыгать. В общем, получать что-нибудь для ума или для здоровья. — Шлеп, шлеп, шлеп по щекам.
Блинков-младший, сдувая кровопийцу с кончика носа:
— Ф-фу! Мои тоже так говорят: «Зачем тебе работать? Хочешь штаны в стиле „коммандос“? Если будешь тратить жизнь на пустяки, то не поступишь в институт и бесплатно получишь штаны в армии!» У тебя на лбу.
Лина, шлепая себя по лбу:
— Спасибо.
Бурные, продолжительные аплодисменты — это Митька и даже привычная Лина, потеряв терпение, шлепают каждый себя и друг друга.
Солнце клонилось к закату, лес густел, и комарья прибавлялось. Блинков-младший уже плоховато видел Лину. Казалось, он смотрит на все сквозь черную сетку. И у него, и у Лины горели щеки от укусов и ударов. Комаров стали не шлепать, а размазывать. Разговоры теперь выглядели так.
Блинков-младший, стараясь нешироко раскрывать рот, чтобы не налезло комаров:
— Возьми, тьфу, куртку.
Лина сквозь зубы:
— Мне, тьфу, не холодно.
— Не от хо… кха-кха, в горло влетел, не от холода, а от комаров, тьфу!
— Не хо… Ой, проглотила!
— Ничего, какая-никакая, а еда… — Блинков-младший, вздохнув, обнаруживает, что с губы сдулась парочка успевших присосаться. А он и не заметил. Кажется, начал привыкать.
…А не такая уж она невероятная — гипотеза о взрыве пяти кубических километров комаров!
Подъем под ногами становился все заметнее. Березы сменились лиственницами, и комаров у банилось. То ли злодеям был не по вкусу смоляной запах, то ли не хотелось далеко улетать от родного болота.
Блинков-младший сбросил с плеча легонький мешок с парашютом:
— Остановимся здесь. Надо еще дров собрать, пока не стемнело. Разбирайся по хозяйству. — И пошел за валежником.
Тайга была дикая, не то что подмосковные леса, где лесничие не дают сгнить ни одной упавшей березе. Поэтому далеко ходить не пришлось. Блинков-младший набрал две охапки хвороста, а Лина тем временем расстелила парашют на голой земле. Стало ясно, что если зеленоглазая и ночевала когда-нибудь в лесу, то на сиденье машины. Смеркалось быстро, и Митька, ничего не сказав, опять ушел за хворостом. Поздновато они остановились, надо было хоть на полчаса раньше.