Сиро Алегрия
СИРО АЛЕГРИЯ. ВЕХИ ТВОРЧЕСКОГО ПУТИ
Сиро Алегрия, молодой перуанец, изувеченный палачами диктатора Санчеса Серро, лежит в чилийской больнице Сан-Хосе-де-Майпо. Жестокая эмболия временно (так, по крайней мере, утверждают врачи) лишила его зрения. Говорит он с трудом, но зато у него необыкновенно обострился слух.
Ночами Сиро Алегрия не спит. Его беспокоят не мягкие шаги дежурных сестер, не тихие стоны в соседней палате, не шелест листвы за окном. Где-то жалобно воют собаки. Собаки, которые томятся в плену у здешних физиологов, собаки, обреченные на гибель.
Стоит декабрь, жаркий декабрь 1936 года, и в эти летние ночи прикованный к постели изгнанник вспоминает, как воют собаки в перуанской пуне в годы засухи и голода.
Пуна. Поднебесные нагорья Анд. Нищие индейские селения, стада шелудивых овец на голых кручах. Так рождается замысел «Голодных собак», второго по счету романа перуанского писателя Сиро Алегрия. Так рождается подвиг: слепой человек пишет горькую повесть о бедах и злосчастиях своего народа.
Сан-Хосе-де-Майпо — лишь одна из вех на жизненном пути Сиро Алегрии. Путь этот начался 4 ноября 1909 года в поместье Калка, близ затерянного в горах городка Уамачуко. Сын владельца поместья дона Хосе Алегрии Линч и его жены доньи Марии Эрминии Басан родился в рубашке. Его отец принадлежал к высшей касте, касте белых и всесильных землевладельцев, прямых потомков испанских конкистадоров. Но у Сиро текла в жилах и индейская кровь — мать его была наполовину индианкой.
Поместье Калка лежало высоко в горах; донья Мария плохо переносила климат пуны, и когда Сиро было три или четыре года, его родители перебрались в поместье Маркабаль-Гранде, в долине Мараньона, бурной реки, которая дает начало великой Амазонке.
В Маркабале индейцы и чоло — сыновья белых отцов и индианок-матерей — не чувствовали себя париями, их дети были друзьями маленького Сиро. «Меня, — говорил впоследствии Сиро Алегрия, — нянчили женщины угнетенной расы, с их помощью я научился ходить. С их сыновьями я играл, когда был мальчиком, с пеонами… я гнул спину в поле, объезжал горячих коней… В объятиях меднолицей девушки я впервые познал, что такое любовь, любовь, подобная светлым зорям страны инков. Под моими подошвами была недобрая, изъеденная глубокими бороздами земля, перед моими глазами были неукротимые горные вершины, и я постиг непреложные законы людей Анд».
Семилетнего Сиро отправили в Трухильо. В этом большом приморском городе он поступил в коллегию Сан-Хуан. Однако пробыл он в Трухильо недолго; болотная лихорадка так измучила Сиро, что родители увезли мальчика в Анды. Три года он проучился в одном из городов пуны, а в 1923 году вернулся в Маркабаль-Гранде.
В жуткой мараньонской сельве прокладывали новую дорогу, и с партией местных пеонов Сиро Алегрия исходил девственные леса в верховьях этой могучей реки. То была великолепная школа, ее уроки Сиро Алегрия запомнил на всю жизнь. Со своими спутниками он переходил вброд бурные потоки, врубался в непролазные, перевитые лианами чащобы, с ними он делил скудный запас юкки и пил жгучее «каньясо» — водку, которую чоло гонят из сладкой мякоти сахарного тростника. А по вечерам у дымного костра он часами слушал рассказы об удивительных приключениях мараньонских плотовщиков, о коварных проделках реки-кормилицы, о заколдованных пумах и птицах-вещуньях, о тайнах беспредельной сельвы…
В 1924 году Сиро Алегрия снова поступил в коллегию Сан-Хуан. Несколько лет он прожил в Трухильо. Это были не очень радостные годы. Косту — перуанское побережье Тихого океана — Сиро Алегрия не любил. Коста — самая неперуанская часть Перу. Это, в сущности, перуанская Калифорния. Ее города некогда были опорными базами кастильских захватчиков, ныне они стали заморскими «предместьями» Чикаго и Нью-Йорка, Лондона и Сан-Франциско. Коста — это небоскребы Лимы, в которых гнездятся филиалы американских и английских банков и горнопромышленных компаний, это гнусные портовые трущобы Кальяо и Трухильо, это кофейные, сахарные и табачные плантации иноземных и отечественных латифундистов.
Коста управляет страной, в Косте совершаются военные перевороты, которые почему-то называются революциями, из Косты диктаторы в генеральских мундирах рассылают указы о новых поборах и новых репрессиях в глухие долины Анд и в сельву, туда, где семь десятых населения страны прозябает в безысходной нищете и лишено человеческих прав.
Однако для Сиро Алегрии Коста оказалась школой не менее полезной, чем мараньонская сельва. Во второй половине 20-х годов в Лиме и Трухильо развернулась борьба против растленного режима диктатора Леги́и-и-Сальседо. В Трухильо в 1930 году Сиро Алегрия возглавил группу революционно настроенного студенчества местного университета.