Повсюду стоял тошнотворный запах, точно сама земля разлагалась. В низине — бездыханный, со вспоротым брюхом — лежал Самбо. Один из его соплеменников, еще живой, но уже обреченный, с трудом подполз к нему, тихо скуля. Это был Косматый, который, по-видимому, не попробовал угощения дона Сиприано. Может, он не узнал безглазого, растерзанного Самбо? А может, ему было все равно? Скорей всего, так. Он поколебался немного и стал рвать и глотать темное, окровавленное, должно быть, горькое мясо. Потом отполз в сторону. Стервятники, которые отступили было при виде странного сотрапезника, набросились на труп, и снова начался зловещий, кровавый пир.
Косматый слабо заскулил. В его желтых, помутневших глазах вспыхнуло и погасло предсмертное отчаяние. Он протяжно завыл и умер, вытянув лапы, точно пытался бежать.
Не одного его постигла такая участь. И другие собаки пожрали своих собратьев, а с ними — и яд дона Сиприано. Но недаром у псов зоркие глаза и тонкое чутье. Многие есть не стали — и спаслись, если это можно назвать спасеньем: им оставалось умереть медленной смертью или съесть, рано или поздно, предательское угощение. Дон Сиприано все разбрасывал по полям кусочки отравленного мяса.
Один из арендаторов пришел в усадьбу и сказал:
— Не морите собак, хозяин. Кто будет потом сторожить стада? Сейчас они только воют, и то отпугивают диких зверей…
Хозяин ответил:
— Пускай мрут, дурак. Зачем им мучиться? Лучше уж сразу…
Но прав был не он. По ночам в загонах стали хозяйничать пумы и лисицы. Раньше они пугались собачьего лая, а теперь, в тишине, учуяв трупный запах, повадились в загоны, и с каждой ночью их становилось все больше.
Крестьяне, пытаясь подражать собакам, лаяли и выли. Но хищники были хитрее, и неумелый лай сменялся блеянием овцы, которую волокли к оврагу. Тащить было нетрудно — овцы почти ничего не весили. Наутро люди пересчитывали скот и громко проклинали судьбу. Пришлось ночевать в загоне вместе с овцами.
Хищники наелись вдоволь, а может — испугались новых сторожей и прекратили набеги. По ночам царила могильная тишина, лишь сердитый ветер шумел в сухой листве эвкалиптов. Изредка лаяла собака — протяжно, жутко, надрывая душу. Это какой-нибудь пес из потомков алько прощался со своими сородичами.
Индейцы и чоло, точно стая кондоров, окружили усадьбу. Среди них был и Симон Роблес. Как изменились все лица!.. Как изменился он сам! Неужели этот вот — Сантос Росас? А тот — Клаудио Перес? А вон там Гилье́ Агреда? И все остальные — это те, кого он видел каждый день во время пахоты или молотьбы? Неужели это они так весело ели кашу из большого горшка и жевали коку? Многие из них, наверное, слушали его рассказы. Многие танцевали под звуки его свирели и барабана. На их лицах отражалась когда-то радость вспаханного поля, в веселых глазах светилось солнце, неистовые ритмы сотрясали крепкие тела. Сейчас их нельзя было узнать. За долгие голодные дни рты у них запали, щеки высохли, волосы поредели, глаза стали слезиться. Спины согнулись, словно уже не могли выдержать тяжести пончо.
Заставив их подождать, дон Сиприано в сопровождении дона Ромуло вышел, наконец, узнать, в чем дело. У обоих за поясом были револьверы.
Все заговорили разом:
— Хозяин, мы пришли к вам…
— Послушайте, хозяин…
— Подыхаем уж, хозяин…
— Хозяин… хозяин… хозяин…
Дон Сиприано, пытаясь навести порядок, властно махнул рукой:
— Говорите по одному.
— Хозяин, хозяин, — завопил низкорослый индеец, стараясь перекричать других, — дайте что-нибудь, ничего нет, жена помирает…
— Нечего есть, хозяин, — крикнул другой.
Дон Ромуло заорал:
— Говорите по одному.
А дон Сиприано прибавил:
— Уайринцев я предупреждал. Что же им надо? Пусть возвращаются в Уайру! А здешние — режьте коров, лошадей, ослов, овец… У меня ничего нет.
Один из пришельцев сказал:
— Мы уже были в Уайре, хозяин. Дон Хувенсио говорит: «А, это вы? Благодарите, что я не убил вас как собак… Вон!» Да и там умирают с голоду. Что ж нам делать? Помогите, хозяин… Придет время, все отработаем. Мы вам пригодимся, хозяин.
Голос его звучал страдальчески. Дон Сиприано молчал. Цветные пончо и нечесаные головы застыли в неподвижности.
Потом какой-то чоло сказал:
— У здешних тоже ничего нет… Совсем ничего, хозяин. Нет у нас скота. Дайте хоть ячменю…
Дон Сиприано прикинул: просителей очень много — и не сдался.
— Ячменя нет… Одному дам, все захотят, а всем не хватит… Нет ничего…
Снова раздался жалобный хор.
— Хозяин, смилуйтесь…