Как все всполошились! А один бамбамаркинец пошел к святому отцу спросить, когда тот будет служить заказанный им молебен.
— Я отслужил его сегодня, сын мой, — услышал он в ответ.
Тогда к нему отправились и другие с тем же вопросом, и всем он отвечал одно и то же:
— Я отслужил его сегодня, сын мой.
Пошли суды да пересуды — что это, мол, за молебен такой был? Люди удивлялись, возмущались и наконец решили послать несколько человек к святому отцу выяснить, что же все-таки произошло.
Священник, выйдя на галерею домика Мануэля Кампоса, — они с Кампосом старые приятели, оба родом из Патаса, — выслушал посланных с очень серьезным видом, надув щеки и высоко вскинув густые брови. Он снизошел до объяснений и, воздевая руки к небу, сказал:
— Смысл молебнов, дети мои, в божьей благодати… Можно ли отслужить одну службу и разом помянуть всех? Конечно, можно. Ведь когда просишь господа ниспослать вечный покой, так не все ли равно, за каждого в отдельности просить или за всех вместе?.. Это разрешено святой церковью, во главе которой стоит сам папа, тот, что живет в Риме и заменяет нам господа бога, пребывающего на небесах…
Из общего ропота вырвалось несколько голосов погромче:
— Тайта, но ведь в прошлом году было по-другому. Вы поминали каждого в отдельности, как мы и договаривались… Ведь и вчера вы отдельно поминали родственников дона Хуана Пласы… Уж так заведено.
Дон Касимиро Бальтодано скрестил на груди руки, откинулся назад, еще больше выпятив живот, и произнес строгим голосом:
— Заведено, да неправильно… А если вы непременно хотите, чтобы я служил отдельно каждый молебен, платите по пять солей…
Женщины жалобно взмолились:
— Да разве так можно, тайта… Пожалейте покойничков-то наших…
— Что скажет вам господь бог, тайта, в день Страшного суда?..
Но священник, застыв в важной позе, не уступал:
— Если хотите, чтобы я служил молебны отдельно, платите по пять солей, я вам уже сказал. Потому что двух солей мне и на вино не хватит…
От возмущения у нас даже дух перехватило! И мы давай все наперебой честить святого отца:
— У него сегодня водка была, а не вино!..
— Обманщик!
— Обманщик и есть!
Видя, как его авторитет падает прямо на глазах, священник решил поскорее убраться подобру-поздорову, но перед этим еще раз воздел руки к небу и возвел очи горе:
— Видит бог, я вас не обманываю!..
Быстро повернувшись, он одним прыжком пересек галерею и ловко втиснул в дверной проем свое грузное тело, облаченное в просторную сутану. Чоло же отправились, восвояси, обсуждая поступок священника, и, решив, что тут не обошлось без нечистого, стали постепенно расходиться по домам.
Новость облетела всю долину, и никому уже не хотелось танцевать. Пить-то, конечно, не перестали — надо ведь залить обиду. Мужчины, усевшись около хижин под деревьями, на изгородях, по обочинам дороги, пьют и возмущенно толкуют о случившемся. Женщины готовят еду или моют посуду в канавках и тоже не закрывают рта:
— Ну и жадина наш священник…
— Да где ж это видано, чтобы покойников обижать…
— И ведь не кто-нибудь, а сам священник…
— Проклятущий, не видать ему царствия небесного…
Мужчины принимаются разбирать священника по косточкам. То, что он любит выпить, — не беда, но выпить вино, предназначенное для богослужения, это уж ни в какие ворота не лезет. И как можно отслужить одну панихиду, а денег взять за двадцать? Говорят, конечно, и о том, что священник ест, пьет и толстеет за счет бедняков. А чего ради все это терпеть? Подумаешь, велик труд нацепить на себя сутану и бормотать что-то невнятное, уставившись в книгу, да и книга-то у него, между прочим, всегда одна и та же! Досталось заодно и ризничему.
— А этот, спрашивается, что делает? У него и голоса-то нет…
— Кадилом и то еле машет…
— Такие хлюпики никуда не годятся, вот и идут в ризничие…
— Недаром в платьях ходят, как бабы…
— Да, хороша парочка подобралась…
Но ничего не поделаешь, ведь священник все так объяснил, что не подкопаешься. И когда пришла ночь, опять все стали есть, пить и плясать. И опять зазвучала маринера, кашуа, чикита[28], опять замелькали ноги, закружились пары, весело и задорно заблестели глаза.
— Да здравствует праздник!
— Смерть священнику-ворюге!
Крики становятся громче, а потом и припевки пошли, припевки к маринерам и чикитам, да такие, в которых одна злость да яд. Калемар хохочет, показывая свои острые зубы: