Солнечные лучи играют на лезвиях тяпок, на потных лицах, на перьях птиц, с веселым щебетанием покидающих свои гнезда, на свежей листве.
После прополки кустики коки, юкки и перца зеленеют особенно весело и ярко на чистой взрыхленной земле, хотя чуть подальше, там, где мы только что работали, уже лезут новые сорняки — здесь, в низине, почва теплая, влажная, а солнце греет сильно, хотя и недолго.
И пока стоишь согнувшись, ковыряя землю тяпкой, надо помнить, что из-за любого бугорка, куста или из густой травы может выползти змея. Приходится быть все время начеку, иначе не успеешь вовремя отскочить в сторону, а ведь надо еще и палку схватить подлинней, чтобы прикончить эту тварь. Змей у нас полно — зеленые, бурые, желтые, они так и ползают или лежат в траве, свернувшись клубочком. Или перебираются с ветки на ветку, с дерева на дерево, и не дай бог, если кого укусят — тогда уж сразу прощайся с жизнью.
Но погожее время проходит быстро, и дождь опять загоняет нас под крыши. Ничего не поделаешь, сиди и смотри, как хлещет с небес вода. Про голубую пуму мы вспоминали долго и при этом всегда весело смеялись, не переставая жевать коку, конечно. Сначала, когда зарядили дожди, мы часто говорили о тех жутких ночах, а потом перестали — надоело.
Последнее время у нас только и было заботы, что плоты да сорняки, но кое-что переменилось с тех пор, как дон Матиас вернулся из Бамбамарки, куда он ходил за солью. Старик привез новость — долине угрожает оползень. Снимая со спины ослика переметную сумку, наш старый перевозчик, который все-то видит насквозь и беду за версту чует, сказал:
— Не нравится мне ущелье. Помяните мое слово, чуть посильней польет, и будет обвал.
Видя, как внимательно все его слушают, он объяснил:
— Земля в ущелье по склонам стала как губка — мягкая, рыхлая.
Оползни — большое несчастье. Ливни размывают склоны холмов, земля оседает, а потом обрушивается на дно ущелья или на долину. Грохот бывает такой, что в грозу и не разберешь, где гром, а где обвал — это только собаки различают. Как-то раз, правда, давно уже, в ущелье около Сио́неры камнями да землей завалило целое стадо вместе с пастухом. Конечно, вокруг Калемара скалы крепкие, не рухнут, но беда может прийти из ущелья — потоки воды, особенно сильные в грозу, того и гляди, обрушат на деревню лавину земли и камней.
Дон Матиас, сообщив об опасности, вздохнул:
— Жалко, что Чускито отравился и подох, он обычно чуял беду и перед обвалом лаял.
Всклокоченные, с водянистыми глазами, наши псы всегда жмутся к людям, глядят настороженно, навострив уши, и чуть что — сразу же поднимают неистовый лай, предупреждая нас об опасности.
Теперь, когда старик сообщил нам об оползне, зима с ее ветрами и отдаленными раскатами — одним псам ведомо, грома или обвала — наполнила тягостной тревогой наши сердца.
Другое дело зимой на реке. Вооружившись веслами, мы стоим над самой водой у края плота. Он хорошо знает нашу силу, а волны — нашу отвагу, древнюю, как сама река. И нас не страшит схватка ни с жизнью, ни со смертью. Но против оползней мы бессильны. Кто же сможет удержать падающую гору? Тут уж ни бревна, ни весла не помогут, даже если они в руках таких отчаянных парней, как мы, калемарские чоло.
И все-таки сидеть сложа руки мы не будем.
Наступило обычное после грозовой ночи утро. Старый Матиас разговаривает с доньей Мельчей: о том, что соль подорожала, — намокла, мол, пока везли, да и на складе было так сыро, что часть соли растаяла. О том, что юкка, видно, уродилась хорошая и что коричных деревьев стало совсем мало — вырубают их без зазрения совести.
Дождь все идет, но тише, серая пелена поредела, а когда налетает ветер, с деревьев сбегают длинные водяные струи. Ущелье шумит, полноводный поток с грохотом перекатывается по камням, и Мараньон охотно принимает его в свое русло, хотя сам разбух сверх всякой меры. Ручьи переполнились, деревья и прибрежные тростники дрожат под напором воды, тщетно цепляясь корнями за раскисшую, жидкую землю.
— А про дона Освальдо ничего не узнал? — спрашивает донья Мельча, прислушиваясь к шуму в ущелье. Видно, в горах такой ливень, что не дай бог.
Мы и раньше частенько вспоминали про дона Освальдо, но, с тех пор как он ушел из нашей деревни, ничего о нем не слыхали. Зато на этот раз старик рассказал нам кое-что и про него.
— Дон Освальдо живет у кого-то в горах… В Бамбамарке мне сказали, что он все руду ищет, а гнедой его в пропасть свалился…
Донья Мельча подлила старику в плошку дымящейся похлебки, и, позавтракав, он уселся у дверей дома — пожевать коку да сплести веревку или просто поболтать с кем-нибудь. Вдруг послышался мощный раскатистый гул — теперь уже совсем близко, — будто кто-то застучал по мокрой коже гигантского барабана.