— А что у Мартины? — спросил как-то вечером Симон.
— Там тоже все пропало, — ответил Тимотео. — И еще беда — пришла невестка, она с мужем поссорилась. И не хочет уходить домой…
Разговор угас. Все ели и думали о том, что зерно подходит к концу. Последнюю курицу давно зарезали. За далекими холмами садилось солнце, и огненное небо бросало красные отблески на обреченные поля. Хуана и дочери молчали, хотя новость надо было бы обсудить.
— Эй, Тимотео, бери! Чего сидишь, как мокрая курица? — сказал Симон, протягивая сыну кисет с кокой.
Оба слепили большие шарики. Наступала ночь, но угли в очаге еще слабо светились.
Симон снова заговорил — то ли, чтобы потешить себя, то ли просто, чтобы нарушить печальное, тягостное молчание. Правда, он не виноват в случившемся, а все-таки он привык, что в его доме и животы и амбары всегда полны, и ему было как-то не по себе.
— Значит, с мужем поругалась? Ну и дурень!
Он подождал, но никто не спросил его, почему же тот все-таки дурень.
— Давно-давно, — сказал он, — жил-был один человек. Женился он на вдове, и плохо ему пришлось, бедняге, от этой вдовы. Чуть что, вспомнит она своего покойного мужа и ну плакать: «Ой-ой-ой, ой-ой-ой, до чего же ты нехороший. А какой хороший был мой муж. Ой-ой-ой!» Несчастный из кожи лез, чтобы ублажить жену, и все-таки с покойным не мог сравняться. А жена поплачет-поплачет да все норовит убежать из дому. «Ухожу я, хватит, ухожу». Муж слезами изойдет, пока уговорит ее остаться. Так они и жили. У бедняги уж сил не было. И как-то раз вздумал он попросить совета у царя Соломона. Всем известно, что царь Соломон был мудрым. Он все знал и далеко видел. И вот добрался тот несчастный муж до царя и рассказал ему про свои беды. А царь и говорит: «До чего ж ты глуп!» Тот спрашивает: «Почему, ваше величество?» Царям всегда так говорят. Ну, царь ему объяснил и дал совет: «Ты, мол, не знаешь того, что знает любой погонщик. Пойди-ка на такую-то дорогу и сядь у перекрестка. Там проедет человек на осле. Послушай, что он скажет, и повтори жене». Сказано — сделано. Отправился бедняга на перекресток, уселся на камень и ждет. Видит, едет человек на осле. У самого распутья всадник стал сворачивать в одну сторону, а ослу захотелось в другую. Тогда всадник слез и потащил осла, но только он снова сел верхом, осел повернулся и пошел, куда ему хотелось. Слез человек опять, срезал палку…
— A-а, — прервала Хуана. — Это я слышала. Не учи Тимотео глупостям.
— Не вмешивайся, — рассердился рассказчик. — Это дело мужское. — И продолжал: — Взял он палку, сел на осла и, когда тот повернул не в ту сторону, задал ему трепку. И осел пошел, куда нужно, а всадник сказал: «Ослов и женщин надо палкой учить». Тут несчастный муж все понял. Срезал он себе хорошую палку и отправился домой. Жена опять принялась причитать: «Ой-ой-ой, куда ты ходил? Меня одну оставил. Мой покойник муж никогда так не делал. Он был хороший, ой-ой-ой!» А когда устала она от этой песенки, принялась за другую: «Ухожу я от тебя. Не могу с тобой жить». Вот тут-то муж за нее и взялся: «Значит, уйти собираешься? Ну-ка, получай!» Ну и задал же он ей… А потом расхрабрился и добавил: «Хочешь идти — иди». И стукнул еще разок. Тут уж она взмолилась: «Да нет, не хочу я уходить, только не бей!» А он все никак не остановится, пока совсем ее не измочалил. Вот и все. Больше она не ныла, больше не хвалила покойного мужа и не норовила уйти… Недаром говорят, что царь Соломон был великий мудрец…
Дочки посмеялись рассказу отца, Тимотео его похвалил, да и Хуана хмурилась только для виду. Все повеселели. И чтобы поддержать настроение, Симон сказал:
— Тимотео, завтра зарежешь овцу…
VIII. МАИСОВОЕ ПОЛЕ
А как жили полуголодные собаки? Они ведь не могли ни слушать, ни рассказывать историй. Им полагалось охранять овец, но не резать их. Покончив со скудной трапезой, — им едва перепадала кость-другая, — собаки протяжно выли и тщетно рыскали по полям.
Правда, самые умные кое-что находили. Дом и угодья Паукар лежали, как мы знаем, в низине, среди зеленых полей люцерны; был там и большой участок, засеянный маисом. Чтобы поливать люцерну, одно ущелье перегородили плотиной, и вот накопленная вода спасала господские посевы.