Где-то впереди белого молчания солнечным пятном маячила живая фигура озорной, смеющейся Панны и ее большие угольные глаза с темным огнем, которые сверкали, смеялись и звали.
Он вспомнил, как они с Венькой Рысиным приехали в Реченск на веселое летнее житье с твердым решением облазить все скалы, пройти все тропинки и вдоволь поплавать на плотах по реке Белой.
В доме соседа Рысиных, Филиппа Васильевича, ему сдали отдельную комнату, в два горла кормили, окружили заботой, а в обществе двух дочерей на выданье скучать ему было некогда.
Его сердце тогда сразу потянулось к старшей — разбитной и общительной Панне, увидев которую, он ахнул от восторга и подумал: вот, мол, на ком жениться бы. Он ухарски часа два отмахал тогда топором, раскалывая чурбаки, а потом сложил поленья в пирамиду, а она вместо «спасибо» схватила руками его за щеки и, заалев румянцем, сочно и жадно поцеловала его в губы. Он радостно отметил: «Жизнерадостная, в общем. Дело будет», — и не обманулся.
Тихую белолицую Наталью он как бы не замечал, пока не случилось такое, что люди называют судьбой…
Это было в конце мая.
Гроза застала его и Панну в полупустом рейсовом автобусе. Вернее, о грозе они догадались по испуганным глазам кондукторши, зловещему черно-синему полотнищу неба и вздрогнувшим от грома стеклам. Шофер тревожно оглянулся на пассажиров, оглядел их лица и прошептал что-то кондукторше. Та закивала и, закрыв сумку руками, торжественно объявила:
— Доедем до города, и автобус дальше пока не пойдет. Переждем бурю. Закройте окна плотнее.
Закрывая окна, Иван услышал, как загудел воздух, зашелестели травы и деревья. Гром долбил землю, а в высоте словно чугунные била ударяли в один огромный колокол, и этот гул сотрясал землю, раздвигал горизонт, катился по долинам, наваливался на тайгу и ухал в горах.
— Закройте окна плотнее, — снова скомандовала кондукторша.
Автобус въехал в город и остановился. Пассажиры по одному покидали автобус и стремительно скрывались в подъездах.
— Пойдем и мы, — сказал Иван и взял Паню за руку.
Они вышли прямо в грозу и побежали — рука в руке — к веселому зданию школы, а оттуда, по переулочкам, вниз к реке Белой, где в низине стоял ее дом.
— Не отставай! — весело крикнула Паня, и он увидел, как по ее румяным круглым щекам хлестнули струи ливня. Она ахнула, приседая, а потом снова бросилась вперед.
Они бежали по шумной, широкой, плывущей воде, словно по реке, а она догоняла их и путалась в ногах, а сверху, с неба, лилась вторая река, била по плечам прохладными ладонями, будто подгоняла. Их ослепляла молния, и тогда небеса, вода и избы становились от ее стреляющих вспышек голубыми, лунными. Грома щедро раскатывались по небесам, и, казалось, где-то за базарной площадью разом загудели колокола.
Когда Иван и Паня, хлопнув калиткой, пробежали мимо скулившего в конуре Джека и встали под навес, колокола утихли и Панна, отжимая косы, наклонилась к его щеке и горячо прошептала в уши:
— Гром спит в колоколах… — И засмеялась.
На следующий день после обильного ужина он вышел в сад, сел на скамеечку, и у него радостно со страхом забилось сердце в ожидании чего-то необъяснимого, волнующего и таинственного, такого, чего у него никогда еще в жизни не было, но сегодня непременно сбудется. В глазах все еще полыхала гроза, ему слышался хохот Пани, ее крик «Не отставай!», и перед ним вставало ее лукавое лицо, вспомнился грудной задорный смех. Батя догадывался о чем-то и крякал-хмыкал, Наталья опускала глаза в тарелку и бледнела, мамаша чему-то улыбалась около печи, стоя к ним спиной, и все подносила еду за едой.
Луны еще не было в чистом небе, только густая синева заволакивала дома, избы, сады и заборы. Разросшиеся яблони были наполнены той особой весенней вечерней тишиной, когда земля готова была к отдыху и время как бы остановилось.
Он стал ходить по обширному саду, зарывал лицо в нежные ветви яблонь, поглаживал шершавые ветки смородины, притрагивался к колючкам крыжовника и малины и, вдыхая настоенный цветением синий пахучий вечер, думал о бесконечной и счастливой жизни, в которой есть только рождения и совсем нет похорон.
Ему хотелось забраться на яблоню, около которой он остановился, поглаживая ствол, и улечься, как на облаке, почувствовать себя богом или ангелом каким-то и загадать особое желание, чтобы пришла Паня.