Тот стоял около яблони, накрытый белым цветением, и что-то высматривал в листьях.
Николай Ильич почувствовал боль в сердце, пошатнулся, но устоял на ногах и окликнул отца.
Отец стоял перед ним, маленький и растерянный, у него приподнялись плечи, как у старого орла крылья. Он ахнул с глубоким вздохом и засеменил навстречу сыну, когда услышал:
— Здравствуй, батя!
Обнялись осторожно, словно не веря встрече, и только лица раскраснелись от радости.
Ястреб улетел, пропал где-то в дымах и облаках над заводом, наверное, нашел себе мягкое теплое облако и поплыл вместе с ним над родной степью. Все бы ничего, да вот мать, Мария Васильевна, не может скрыть слез, всхлипывает и все поглаживает сына по спине, не отходит ни на шаг.
Оглядев родной дом и белопенный яблоневый сад, погладив по загривку сразу признавшего его дворнягу Полкана, после слез, смеха и обнимок, уже в комнатах, полковник Николай Ильич Косотуров сел на диван, сцепил руки на коленях и успокоенно выдохнул:
— Ну вот я и дома!
Он сидел перед ними уже не тем маленьким пугливым белобрысым Николкой, которому они грозили ремнем за проказы и плохие отметки в дневнике, а здоровым плечистым серьезным мужчиной в важной военной форме с орденами и медалями, с большими звездами на погонах. И Илья Семенович, и Мария Васильевна, разглядывая его, сразу заметили седину в висках, потускневшие голубые глаза и уже за столом услышали бодрое:
— Ну а где же теперь мой брат и две сестры?
Илья Семенович крякнул:
— Да ведь вот мы только с матерью одни и остались…
В доме все было по-прежнему, в углу стояла застланная его кровать с большой подушкой, этажерка с книгами и надтреснутое зеркало, в котором он проверял, когда же вырастут усы и можно будет бриться. Над всем этим пролетело много времени, в долгой разлуке.
— И сколько же, батя, мы живем в этом доме?
— Я не считал. Живем и живем. А только все вы от этого порога в люди вышли. Виталий в Нижнем Тагиле преподает физику, а Сима и Валя в Уральском народном хоре песни распевают. Артистки. Кто когда и вспомнит. Писем вот редко пишут. Все переводы присылают. А куда мне их, деньги, девать? Скотину я не держу, птиц тоже, дворцы и дачи не строю. Да и сам я еще могутный мужик.
Николай Ильич почувствовал на сердце нежность. Он смотрел на своих стариков, и ему хотелось крепко обнять и расцеловать их, как при прощании, когда всей семьей провожали его в военное училище.
— Ну, вы довольны нами, как родители наши: кем мы стали и как живем? — обратился он к отцу с матерью.
Отвечал отец, как глава семьи. Мать умиленно не спускала глаз с молодца-сына, отмечала и то, как он красиво одет, как блестят пуговицы, ордена и звезды на погонах. Любовалась вовсю и уже представляла, как ее будут поздравлять соседки, завидовать ей, и в душе заважничала.
— Мы-то довольны, да только вот у тебя непонятная семейная заваруха приключилась. Почто так?
Николай Ильич досадливо усмехнулся и уронил вилку, звякнув ею о тарелку с грибками.
— Это, батя, особый разговор. Ну, мне от вас скрывать нечего. Если хотите знать, у нас военная служба особая и требует от любого, кто к ней привержен, пренебрегать всякими трудностями: частыми переездами, неустройством, частыми командировками, иногда бездомностью… Да мало ли что! Вот Ольга и ушла от меня. Болел я часто. Да уж если говорить откровенно, и детей у нас не было.
Илья Семенович распушил усы, налил рюмки и легонько притронулся к плечу сына.
— Вот и седеть уже начал…
Николай Ильич вдруг встрепенулся.
— А что, в доме есть еще кто-нибудь?
И словно в ответ услышал грудной сочный смех. В дверях стояла молодая красивая женщина с белым круглым лицом, с цветным платком на плечах. Закрывая высокую грудь, она сверкнула карими глазами под тонкими бровями, сказала.
— А вот и я. Догадалась — земляк приехал. Дай, думаю, взгляну на своего одногодка. Узнает ли? Глафира я, из Измайловки. Наши станицы бок о бок стоят. О, да у вас тут пир. А меня не пригласили.
Вгляделась в глаза, оглядела всего.
— Что ж, ничего кавалер. Вырос, возмужал, весь важный, в чинах. Ну, Илья Семенович, не узнать Николая Ильича.
Села, пригубила красного вина, щеки ее вспыхнули, глаза стали угольными и словно плавились от внутреннего жара.
— А ведь мы вместе росли. Помню, мы, девчонки, его в крапиве изваляли, чтоб не подглядывал, когда мы купаемся. Ну как, Николай Ильич, теперь только с ваннами дружишь?