Он одернул китель, застегнулся на все пуговицы, и воспоминания детства и юности стали накатывать на него волна за волной. Узнал. Глаша. Недотрога. Насмешница.
Мария Васильевна, счастливая и гордая, метусилась за столом, пододвигая всем все, что было в доме: соленую скумбрию с картошкой, грибы и самодовольные пузатые помидоры из банок, наваристые щи с базарной говядиной, пироги с жирным карпом из магазина «Океан», пиво и грузинский байховый чай высшего сорта. Жаль, что не было никакой колбасы — всю раскупили. Ну да ничего. И так есть что поесть!
Она прислушивалась к тому, о чем говорили за столом, и все боялась за раскрасневшегося сына, как бы он рано не опьянел.
Уж она-то, мать, хорошо знала своего Николеньку-кровиночку, как никто другой. Первенец! Бывало, соберет он всех младших и до вечера уведет их в степь. А в степи что — игры да ягоды. Вот он и верховодил всеми, как командир какой. А еще — школа. Круглым отличником по всем классам шел, да вот математика все время заедала. Уж по этому предмету ему никак не везло. Уже на выпуске, в десятом классе, какой-то бином какого-то Ньютона ему не удавался. Поспорили, поссорились они с учительницей. Ну и поставила она ему тройку. А так все золотую медаль ему прочили.
А однажды привел домой после школы справную девушку с золотыми косами, да и говорит: вот, мол, мама, невеста моя! Ольгой зовут. А сам усы, да какие там усы! — пух над губой поглаживает. Эх, отца тут рядом не было! Уж он бы непременно за ремень взялся.
Однако отец растрогался, поцеловал обоих, благословил, а его особо — на счастливый путь, потому как время, пришло сыну в армии служить. Сватовство справили честь честью. Да и на жениха и невесту любо-дорого было посмотреть, оба молодые да пригожие. Пара что надо — один к одному.
Уехал Николай служить, на летчика выучился, а потом и Ольга к нему уехала. Свадьбу и там, в войсках, и дома два раза справляли. Жили душа в душу, а потом все и разладилось. Детей, говорит, не было. Кто тут виноват, одному богу известно.
Николай Ильич внимал Глафириным речам, всматривался в нее, никак не мог оторваться от ее сверкающих карих глаз, вслушивался в ее бархатный грудной голос, и Марии Васильевне подумалось, что и они были бы хорошей парой, а может, даже и получше и поинтересней, чем он и Ольга.
Поздним вечером Николай Ильич вышел из натопленных душных комнат на свежий воздух под огромное звездное небо подышать ночной прохладой. Накинул на плечи китель, расстегнул ворот рубашки и потянулся за папиросами, усмехнулся: курить сам себе запретил.
Лиловая полоса опоясала горизонт, над частоколом радио- и телевизионных антенн маячила сторожем обжитая, изученная и далеко уже не таинственная луна.
Ему дышалось легко и свободно под родным кровом. Он присел на крылечко и ощутил плечом чье-то упругое округлое плечо. Всмотрелся, узнал Глафиру. Растерянно молчали. Она мучила в руках платок, а он не знал, с чего начать разговор. Наверное, с пустяков.
— Что же это вы, Глафира Васильевна, не спите?
— Да и вам, Николай Ильич, с дороги обязательно нужно бай-бай.
Она чуть отодвинулась и запрокинула голову на руки, разглядывая в небе единственную, какую-то ей известную любимую звезду. Венеру, наверняка, зеленую, яркую, ближе всех. Он накинул Глафире на плечи китель, услышал «спасибо» со смешком и отметил, что она придвинулась поближе.
— Шла бы домой. Там теплее.
— Нет! Нет! Я хочу первый луч солнца увидеть. Говорят, восход солнца прекрасен! Будто жар-птица взмахнула крылами и медленно поднимается в небо, освещая все вокруг красным светом.
И пришла же в голову Николаю сумасшедшая мысль, которую он и высказать-то стеснялся, а больше боялся, но он мягко, так, как будто между прочим, высказал ее:
— Мне рассказывали, что вы имеете какое-то родственное отношение к Пугачеву.
Глафира встрепенулась, удивленно и проникновенно вгляделась в его глаза и глухо рассмеялась.
— Мало ли что говорят.
— Ну а все-таки…
Она отмахнулась рукой.
— Это легенда. Каждая станица, каждый дом выдумывает свою историю, предание, быль или небыль. Ну а мои родичи вдолбили себе в голову, что я и есть самая настоящая пра-пра-пра-пра-внучка пугачевская. От десятого колена. Особенно об этом любят распространяться дедушки и тетушки, да и мать часто напоминает об этом и гордится.
— А может, это правда?
— Не знаю. Если это так, — мне проходу не будет. Какая-нибудь пра-, а все-таки пугачевской крови. Мать рассказывала эту быль-небыль, а ей бабушка, в общем, из поколения в поколение.