И под самый конец Корик схватился с Туллом.
Его весьма порадовала сила и стойкость молодого воина. Во многом Тулл был еще неиспытанным Стражем Крови, и потому-то Корик атаковал его безо всякой жалости и без скидок на неопытность. Но искусный бой Тула вскоре показал всем, что новые поколения харучаев, не довольствуясь былым мастерством, изобрели множество неизвестных Корику ложных выпадов и ударов. В считанные мгновения Корик оказался припертым к стене, и Тулл, казалось, одерживает вверх. Но Корик сходился в бою с противником самым разным. Он обучался быстро. Когда необычный удар поймал его, он отразил его и, ловко изогнувшись, избежал падения, что ознаменовало бы его поражение. Тогда он встретил Тула тем же самым молниеносным ударом. Удар сбил Тула с ног, молодой воин повалился на грубый пол, и поединок был окончен.
Тулл, ничуть не смутившись, вскочил на ноги и встал рядом с другими Стражами Крови лицом к Корику.
- Сила и верность! - провозгласили они. - Мы - Стража Крови! Тан-Харучай!
- Тан-Харучай! - твердым голосом отозвался Корик. Он слегка поклонился своим товарищам, и они последовали за ним прочь из залы. Среди них он был единственным, чье дыхание и пульс несколько участились, но внешне это не было заметным.
Когда воины вновь добрались до основных коридоров и залов Ревлстона, они разделились, чтобы заняться сборами в дорогу. Для себя они могли бы ничего и не брать, кроме своего одеяния и толстых мотков клинго, липкой кожаной веревки, открытой для Страны великанами. Оружия харучаи не носили. И, частично из-за своей Клятвы, они были более чем неприхотливы к еде, а пока еще морозостойкая алианта растет и созревает по всей Стране, Стражи Крови и не требовали себе ничего другого. Но Лорды нуждались в снаряжении большем: еда и питье, прутья лиллианрилла для факелов, одеяла и подстилки для ночлега, кухонная утварь, несколько ножей и некоторые другие необходимые им вещи. Всю эту поклажу харучаи могли взвалить на свои собственные плечи, так, чтобы освободить Шетру и Гирима от тяжелой ноши. Сейчас Корика заботило лишь то самое необходимое, что могло им потребоваться в дороге, остальное же он оставил на усмотрение Лордов.
То, что его не касалось, не должно было и не беспокоило Корика. У него не было ответа на смятения и тревоги Лорда Шетры - хотя веками он испытывал томления между мужчиной и женщиной - и поэтому он держался в стороне от этого. Он не принимал участия в молчаливом страхе, что побудил Лорда Гирима испрашивать в спутники Томаса Кавинанта вопреки желаниям Высокого Лорда: поэтому он не пытался влиять на Неверящего, склонять его к путешествию или препятствовать ему. Он гнал прочь от себя все, в чем не было у него уверенности и что совсем не входило в круг его забот и опеки. Сила и верность! Добиться удачи или принять смерть. Природа одарила его невозмутимым выражением лица, и Корик умело скрывал свои чувства, представая человеком холодным и бесстрастным.
Но все же горевал вместе с Шетрой и питал уважение к Гириму. Он в угрюмом молчании осуждал Неверящего. И возвращение ранихинов, семнадцати из великих лошадей, со звездами во лбах, их странная бескорыстная верность, когда, грохоча своими копытами, они явились к нему по первому его зову - эта гордость и красота отзывались гимном в его сердце. Он был харучаем и Стражем Крови. И их Клятва - лишнее доказательство тому, как могут быть чутки и отзывчивы эти люди с гор.
И вот сейчас он получал особое наслаждение, когда Брабха нес его вниз, с подножия холмов на нижние равнины через ухоженные пахотные угодья, что протянулись на многие лиги вокруг по всем восточным склонам. Там он и его спутники стали встречать по сторонам крохотные деревушки - небольшие сгрудившиеся подкаменья и случайные настволья, что расположились в баньяновых деревьях, густо усеивавших эту часть равнин, дома фермеров и ремесленников, которые, несмотря на их заметное участие в жизни Ревлстона, предпочитали не селиться там, где было уж слишком многолюдно. В тусклой предрассветной мгле всадники попридержали своих лошадей, перейдя на более осторожную рысь, чтобы не нанести вреда зазевавшемуся хмельному фермеру или неосторожным ребятишкам. Но когда солнце взошло и воссияло, ранихины приветствовали его радостным ржанием, как если бы они приветствовали старого доброго друга, и вновь прибавили ходу.
Свежим погожим днем сельская местность светилась в ярких солнечных лучах, казалась озаренной радостью и довольствием, предавшей забвению маячившую кровавую угрозу. Налитые колосья пшеницы рябью струились по сторонам, золотистой пеленой покрывая некоторые из полей, а на других уже благоухало сметенное в высокие скирды ароматное сено. В воздухе пахло первым морозцем, а холодный по-осеннему колкий ветерок доносил до них запахи урожая. Навстречу солнечному утру несся веселый птичий гвалт. Пахотные земли, казалось, в презрении своем бросали открытый вызов тому призрачному фантому, что охотился на них, рыща повсюду. Но Корик знавал и другое: он видел беспомощную, плачущую землю: залитую кровью и стонущую в огне и под ногами всякой нечисти. Но Корик не мог забыть, и никогда не сможет, ту доводящую до щемящей боли в сердце красоту, что отчасти и привела харучаев к Клятве. Так завораживала и очаровывала эта красота, что не способен выразить ее ни один язык, кроме ее собственного. Он понял, что переполняло Лорда Гирима, когда тот запрокинул голову и запел, радостно восклицая:
Хей! Приветствую вас!
Вам хвала!
Благоденствие!
Жизнь и Страна!
Силы пульс
Во дереве и камне!
И земля - сердце - кровь,
Источник вечной мощи живой
И в лесах зеленых и в скалах!
И солнца тепла
Блаженным покоем
Благословлен
Весь воздух и море
И жизнь сама!
Эй, души земной красота
И ты, Небопад!
Вам хвалу воздаю!
Вам приветствие шлю!
Хей! Вам дарю эту песнь!
Песня обладала той странной удивительной силой, что будоражила в ее слушателе желание присоединиться к пению, и Лорд Гирим истинно наслаждался этим. Но Шетра не улыбалась и не пела. Она восседала на своем ранихине, суровая и непреклонная, как будто война уже опустила свои тяжелые ручища на ее острые плечи. Корик чувствовал это. Он ехал между ними, всепонимающий и безмолвный.