Прочитав эти заметки, Чарльз впал в тяжелую задумчивость и решил ускорить свой отъезд, сегодняшним вечером, не дожидаясь наступления следующего дня. Разведчики, путешественники, искатели приключений и прочие покидали Феникс на лошадях с мулами в поводу, так что его собственный отъезд вряд ли привлек бы чье-нибудь внимание, однако он постарался обставить его как можно более незаметно. Он оставил лошадь и мула на конюшне, где их купил; купленные вещи отправил туда же; так что ему ничего другого не оставалось, кроме как оплатить счет и покинуть гостиницу, что он и собирался сделать в вечерних сумерках.
Однако стоило ему отвернуться от стойки клерка, перед ним возникла тощая длинная фигура профессора Крейкшенка и протянула ему руку.
- Прощайте, мой мальчик, - сказал геолог. - Желаю вам удачи, но мне жаль, что вы не приняли мое предложение и не отправитесь в экспедицию со мной.
- Но с чего вы взяли, что я собираюсь уезжать? - удивился Уэйн.
- Я видел, как вы убирали деньги в карман, и знаю, что вы оплатили счет; но никто не станет этого делать, если только он не собирается уезжать. Ах, мой мальчик, мы, ученые, намного умнее и гораздо более наблюдательны, чем многие думают.
Чарльз улыбнулся, но не счел нужным это комментировать.
- Прощайте, профессор, - сказал он. - Я искренне надеюсь, что мы с вами снова увидимся где-нибудь на западе.
Профессор ответил на его прощание и пожал руку с силой, какую нельзя было предположить в этом худощавом человеке.
"Наверное, он работает своим молотком лет двадцать пять - тридцать", - подумал Чарльз, удаляясь по тускло освещенной улице. В конюшне он быстро оседлал свою лошадь, навьючил мула и поехал по пустынным улицам, мимо оросительных каналов, в пустыню, за пределы обитаемой человеком местности. Он хотел было попрощаться с профессором Лонгвортом и Джедедайей Симпсоном, но затем подумал, что для него будет лучше не беспокоить их.
Ночь выдалась великолепная. Яркие звезды сияли в огромном синем небе, а воздух, хотя и холодный, был наполнен свежестью. Мальчик, столько времени проведший на маленькой станции, был наполнен чувством свободы и надеждой. Он был свободен от монотонности служения в Джефферсоне, маленькой станции, делавшей маленькими его тело и душу; теперь он принадлежал самому себе. Он отправлялся на поиски в темноте, руководствуясь в них только несколькими невнятно произнесенными словами, но молодая кровь бежала в жилах, и в душе его не было места сомнениям. Пустыня, вселявшая в него ужас одиночества в Джефферсоне, сейчас не казалась ни ужасной, ни безжизненной; он был ее частью, крохотной частью ее необъятности и величественности; ему не нужен был ни проводник, ни спутник.
Он ехал несколько часов, вьючный мул следовал за ним. Ночь стала еще холоднее, он спешился и некоторое время шел рядом с лошадью, пока не восстановил циркуляцию крови. Иногда он повторял непонятные слова: "По ту сторону Старого Тандергаста! В овраге, поросшем карликовыми соснами! Вверх и вниз! Вверх и вниз! Это скрыто там! Это скрыто там!" А затем принимался напевать:
- Пространство, не имеющее края и неизменное... Темные серые равнины, такие причудливые и такие странные! Лишенные растительности, безжалостные, но прекрасные...
Эхо ненадолго заставило его испытать прежний страх перед великой пустыней, однако надежда не дала ему над ним прежней власти.
Утром он позволил себе немного поспать, а затем продолжил свое путешествие под пылающим солнцем, среди бескрайних песков. Он ехал весь день, его глаза устали от жары и яркого света, во рту пересохло. Но вот солнце, попеременно ярко-красное и золотое, скрылось на западе; прохлада сумерек встала непреодолимой преградой между землей и раскаленным небом, последний из "песчаных дьяволов" окончил свой танец. С дальних гор потянул мягкий ветерок, пошевеливая песок. Чарльз ощутил его приятное дыхание на своем лицо, усталый мозг вернулся к жизни. На глаза словно бы кто-то накинул мягкую влажную ткань, из них уходила боль; все его существо возрождалось к существованию.
Фортуна оказалась благосклонной к нему. Сразу после захода солнца, он оказался в некоторого рода впадине, или долине, между высокими холмами, где подземные воды выходили на поверхность, образовав оазис. По сравнению с местностью, покрытой свежей зеленью, он не показался бы чем-то замечательным, но по сравнению с песками пустыни, простиравшимися на громадные расстояния, он казался маленьким Эдемом. Лошадь, как только они оказались на вершине холма, почуяв воду, подняла голову и издала радостное ржание; мул поддержал ее, как мог. Они быстро спустились по склону, и у Чарльза перехватило дыхание от радости, когда он увидел то, что лежало перед ним.
Под зеленой кроной деревьев, из земли выбивался крошечный фонтанчик, струился ярдов на пятьдесят по твердому песку ручейком шириной в два фута и глубиной в три дюйма, после чего снова исчезал в земле. Все пространство маленькой долины заполняли деревья, кусты и трава. Вода и зеленый цвет, радующие глаз, выглядели сказочным царством, а когда он спустился, из травы поднялись испуганные птицы.
Он напился сам из маленького ручья и напоил животных, затем распряг их. Никакой необходимости привязывать их не было: они никогда бы не ушли по доброй воле из зеленого оазиса в коричневые пески. Затем, нуждаясь в компании, - под компанией он подразумевал огонь, - Чарльз набрал хвороста и развел костер. Сидя перед ним, мальчик поужинал сухарями и сушеной говядиной.
Маленький оазис, костер, и мальчик, сидящий рядом с ним, - крохотная точка в пустыне. Песчаные холмы, возвышавшиеся со всех сторон, делали огонь невидимым для любого, кто находился бы в нескольких сотнях ярдов отсюда, но Чарльз, несмотря на необъятность пустыни, вовсе не чувствовал себя одиноким. На железнодорожной станции, склонившись возле телеграфного аппарата, он ощущал одиночество пустыни и тосковал о мире людей, теперь же его охватило величественное спокойствие. Он был свободен; в некотором смысле мир принадлежал ему; он отправился на поиски, но в настоящий момент не испытывал ни малейшего беспокойства по этому поводу; он мог найти золото, и мог не найти его, но в любом случае был рад тому, что ищет. Огромная безмолвная пустыня вдруг стала для него чем-то иным, нежели прежде. Он не чувствовал себя одиноким и беззащитным, он был окутан пространством, наполненным добротой. Накрытым сверху изогнутым, защищавшим его небом.