Пелхэм пришпорил лошадь. Он предпочитал ездить верхом, а не ходить пешком из-за своей хромой ноги, которую двенадцать лет назад покалечило пушечное ядро, когда он под началом Эссекса и Рейли участвовал в неудачной попытке захватить на Азорах испанский флот с сокровищами. Корабельный хирург объявил ему, что он потеряет ногу, но Пелхэм ему не поверил. Потом, когда он лежал слабый, в горячке, в вонючем трюме во время долгого возвращения домой, но с вылеченной в конце концов ногой, ему сказали, что он никогда больше не сможет ходить. Пелхэм не поверил и в этот приговор, при этом ему помогал один пожилой человек, находившийся на судне, товарищ Рейли по имени сэр Томас Ревилл, который воодушевлял Пелхэма неусыпной заботой о его здоровье и рассказами о своих плаваниях в Америку — одно из них он совершил вместе с самим Рейли — и об удивительных вещах, которые он там видел. Пелхэм слушал Ревилла, а тот помогал ему выбираться на палубу, где молодой человек ходил взад-вперед, взад-вперед, опираясь на его руку. Постепенно он выздоровел. И он запомнил все, что Ревилл говорил ему, в том числе и описания его горячо любимой дочери Кейт.
Когда в тот вечер Пелхэм вернулся домой после дознания, он ожидал, что его челядь — двое слуг, экономка и горничная жены — будут отсутствовать, потому что Пелхэм велел им посетить вечернюю службу в церкви Святого Дунстана по соседству. Но когда он открыл дверь и вступил в коридор с темными стропилами, где горела одинокая свеча, то понял, что в тени, ожидая его, стоит экономка. Старая дева неопределенного возраста, она служила у него задолго до его женитьбы. Когда он принялся снимать плащ, экономка шагнула вперед, держа в руке лист бумаги.
— Сегодня в сад проник какой-то человек, сэр, — сказала она. — Слуги прогнали его дубинками, решив, что это вор. Но он уронил вот это, — и протянула ему сложенный лист. — Это адресовано вашей жене. Но я решила, что письмо нужно отдать вам.
Пелхэм развернул листок. Это были стихи. Он молча прочел их.
Пелхэм перевернул страницу. На другой стороне была написана фамилия его жены. Ее девичья фамилия.
— Не знаю, кто мог написать такое, — сказала Кейт.
Она стояла в своей спальне в шелковом халате и, не отворачиваясь, встретила его взгляд.
— Это, конечно, пустяки.
— Пустяки? — спросил Пелхэм. — Стихи о любви?
Кейт подошла к окну, потом обернулась и снова посмотрела на него.
— Это вздор, не более того, — повторила она. — Такие стихи при дворе ходят по рукам день или около того. Все читают их какое-то время, а потом они забываются.
Пелхэм предъявил стихи, как обвинение.
— Почему кому-то вздумалось написать это вам? И использовать вашу девичью фамилию?
— Я не знаю. У меня нет объяснений этому. Но я не поощряю такие знаки внимания. Кто-то совершил ошибку.
Все еще глядя на нее, он разорвал стихи на мелкие клочки, а потом подошел к камину и бросил их в пламя. Он встал спиной к огню и сказал:
— Еще одно. Я ходил сегодня в контору узнать, нет ли каких-либо новостей о «Розе».
Она присела на край кровати и ждала, нервно сцепив пальцы.
— Один из тех кораблей, которые плыли в том же караване, — продолжал он, — прибыл в Бристоль неделю назад. Но «Роза» получила сильные повреждения во время шторма, и, очевидно, ей пришлось направиться к американскому материку в сторону испанских владений. Опасаются, что ее груз может быть изъят. Если эти слухи верны, тогда все, что я вложил в «Розу», пропало, у меня появятся долги, и их придется выплачивать.
— Долги, которые вы сделали задолго до того, как женились на мне.
— Разве моя вина, что я родился в семье, не имеющей ни богатства, ни привилегий? Я говорю вам об этом потому, что нам, возможно, нужно будет экономить. Возможно, нам даже придется продать этот дом.
Она медленно поднялась и огляделась.