Высокий больно ткнул Мусю в спину стволом автомата, показал на опушку леса и тонким, бабьим голосом выкрикнул:
- Вег! Вег!
Путницы стояли, не решаясь тронуться. Муся успела разглядеть лицо конвоира, еще молодое, но уже отечно полное, с коровьими, бесцветными ресницами и близорукими, тоже бесцветными глазами, которые казались неестественно большими из-за толстых стекол очков в золотой оправе. У него был пухлый и яркий, как ранка, рот и совсем не было видно подбородка. Нижняя губа прямо переходила в жировые складки шеи. В этом близоруком, бледном, нездорово пухлом лице не замечалось ни суровости, ни злости, но было что-то такое, что внушало Мусе леденящий страх, какой она не раз испытала в лесных скитаниях, видя рядом ядовитую змею.
- Вег! Вег! - угрожающе командовал эсэсовец.
Верхняя губа у него поднялась, обнажила ровный ряд тускло блестевших стальных зубов. "Нет, этот не пощадит. И не надо его пощады, не надо... Нельзя идти в лес с этой гадиной..."
Муся почувствовала, как внутри у нее похолодело и словно что-то оборвалось. Потеряв контроль над собой, вся трясясь, она крикнула:
- Убивай здесь! Убивай, фашист проклятый! Убивай!
Бесцветные глаза удивленно поднялись на маленькую черную старушонку, что-то кричавшую молодым голосом. Солдат снял и протер запорошенные дождевой пылью очки, а потом беззлобно, как-то механически ткнул Мусю кулаком в лицо:
- Вег, вег...
Девушка не сразу даже поняла, что, собственно, произошло. Сознание ее отказывалось верить, что кто-то мог ее ударить. Мгновение она удивленно глядела на врага и ничего не видела, кроме его очков с необыкновенно толстыми линзами. Потом до нее дошло наконец, что этот, без подбородка, ее действительно ударил. В ней поднялась волна неукротимого бешенства.
Но прежде чем Муся успела броситься на конвоира, сильные руки, схватив ее сзади, сковали движения.
- Не смей! - сказал ей в ухо властный голос.
Муся рванулась еще раз, но Матрена Никитична не выпустила ее.
- Он меня ударил... Дрянь, фашист... Пустите! Он меня...
- Опомнись, не собой рискуешь, - сказала ей в ухо с отрезвляющим спокойствием спутница. - Остынь.
Вспышка прошла, Муся как-то вся обмякла, почувствовала опустошающую слабость. Солдат без подбородка одобрительно кивнул Матрене Никитичне:
- Гут фрау, гут, - и снова квакал, показывая автоматом в сторону леса: - Вег, вег...
- Жаба! - вяло ругнулась девушка. Ей было все равно, куда идти, все равно - жить или умереть.
Она не помнила, как доплелась до опушки, как очутилась в молчаливой толпе таких же оборванных, грязных женщин. Кровь продолжала сочиться из разбитого носа, густые красные капли падали на куртку. Кто-то сказал ей:
- Сядь, утрись.
Девушка села на землю, обтерла лицо рукой и, увидев на ладони кровь, провела ею по влажному мху. Вспышка ярости унесла все силы. Муся сидела, привалившись к дереву, смотрела перед собой пустыми глазами, равнодушная к товарищам по несчастью, к собственной своей судьбе, ко всему на свете.
Между тем Матрена Никитична, всегда умевшая быстро сходиться с людьми, уже завела с женщинами беседу и исподволь выспрашивала, кто они, почему они здесь, что их ждет.
Все это были случайные люди, задержанные патрулями на границе "мертвой зоны". Для чего их поймали - никто не знал, и говорили об этом разно. Одни уверяли, что их ловят, чтобы вывести за пределы запрещенной зоны; другие добавляли, что пойманных будут не уводить, а расстреливать; третьи предполагали, что всех погонят на ремонт взорванного вчера партизанами моста; четвертые утверждали, что мост немцы сами чинят, а женщин заставят расчищать минные поля, оставленные частями отступившей Советской Армии. Но большинство склонялось к тому, что их поведут строить блокгаузы и доты для защиты дорог от партизан. Местные жительницы рассказывали, что такие работы уже начаты по всему району, что на опушках лесов оккупанты воздвигают из кирпича, бетона и рельсов целые маленькие крепостцы.
При этих разговорах слово "партизан" не сходило у пленниц с уст. Его произносили вполголоса, опасливо косясь на охранника. И столько вкладывалось в это слово надежд, что Матрена Никитична поняла: за немногие недели оккупации партизаны в этих краях успели уже немало досадить вражеской армии.
- Этот-то наш сторож, видать, новичок. Спокойный. А здешний немец, что тут побыл, этот пуганый. Этот точно на муравейнике без штанов сидит: все вертится да озирается, - сказала, усмехаясь, пожилая дородная женщина в стареньком форменном железнодорожном кителе, не сходившемся на груди.
Конвоир, тот самый немец, что ударил Мусю, действительно спокойно сидел на пеньке, положив рядом две гранаты с длинными деревянными ручками. На коленях у него лежал автомат. Изредка взглядывая близорукими глазами на женщин, он старательно строгал перочинным ножом какую-то щепочку.
Постепенно выйдя из состояния тяжелой апатии, Муся с любопытством, которое не могли побороть ни страх, ни гадливость, внушаемые ей этим эсэсовцем, стала наблюдать за ним.
Он выстрогал щепочку, огладил ее полукруглый кончик лезвием ножа, пополировал о сукно штанов, неторопливо убрал ножик в замшевый чехольчик, сунул в карман куртки, а щепочкой стал ковырять в ухе. Поковыряет, понюхает кончик, вытрет о штаны и опять лезет в ухо. Он весь ушел в это занятие, и вид у него был такой, какой бывает у человека, оставшегося наедине с самим собой.
- Ишь, и за людей, должно быть, нас не считает, - сказала за спиной Муси Матрена Никитична.
- Сам-то он человек, что ли? - ответил густой, низкий женский голос, и кто-то смачно сплюнул.
Девушка оглянулась.
Матрена Никитична сидела на своем мешке, окруженная группой женщин, и рядом с ней - толстая железнодорожница.
- Эх, налетели бы партизаны! Они б ему ухи проковыряли! - вздохнул кто-то.
- А они здесь есть? - оживилась Матрена Никитична.
- Есть, да не про нашу честь.
- А где они? Много их?
- А кто их в лесу считал! Стало быть, много, раз фашист лютует... Сёла вон, как лесосеку какую, выжигает.
- Вдоль большаков да шоссеек чуть что не крепости строят. Для красоты, что ль?
- Вот бы кто гукнул им, партизанам: дескать, томятся бабы, как ягода в крынке, - усмехнулась железнодорожница.