- Видать, наголодались. Долго ищете, что ли? - спросил лесник.
Николай переглянулся с Мусей. Хотя внешность лесника с первого взгляда мало располагала, надо было, по-видимому, действовать начистоту. Окажись лесник предателем, вряд ли смог бы он вызвать в сторожку полицию. Да и хозяйки, такие обе разные и такие похожие друг на друга, очень располагали к себе тихой деликатностью.
- Он, - Николай кивнул в сторону Толи, - он правду сказал. Мы партизаны. Нам нужно перейти фронт.
Партизан произнес все это, глядя старику прямо в глаза. Так всегда поступал Рудаков, желая узнать, что творится на душе у человека.
Морщины хозяина разбежались, на губах мелькнула горькая усмешка:
- "Перейти фронт"... А до фронта-то сколько идти, знаете?
- А вы знаете? - спросила Муся. Уловив тоскливую ноту в голосе лесника, она вся похолодела от страшного предчувствия. - Неужели Москва?..
Старик вздохнул:
- Фашисты вон в листках своих пишут: не только Москва, а будто и Ленинград взят. Наши будто бы к Уралу отходят. Старостам на сходках велено было об этом пароду объявлять... Листки для партизан по дорогам расклеивают: выходите с повинной, карта ваша бита.
- Врут, подлецы! - вскрикнул Николай и вскочил с такой стремительностью, что стол приподнялся и все, что было на нем: ложки, кружки, - покачнулось, а миска упала на пол и разбилась.
Разбуженный шумом, Толя схватился за оружие.
- Кто? Где? - тревожно спрашивал он, осматриваясь спросонья.
- И я так полагаю - врут, так что посуду-то громить вроде незачем, спокойно ответил лесник. Все бесчисленные морщинки опять пучками сбежались к его глазам, и глаза точно сразу помолодели, по-доброму улыбнулись. Собирая с полу черепки, лесник продолжал: - И я так полагаю: не только они не взяли, а и не взять им ни в жизнь Москвы, хоть всю свою гитлерию переведи на мясо... Ходит по лесу слушок, будто город Калинин взял он, будто и еще к Москве приблизился, а тут ему: "Стой, полно, шабаш!" И к Ленинграду, говорят, будто подошел, и тут ему опять: "Нет тебе дальше ходу!" Будто там он, фашист-то, теперь кровью и исходит в затяжных боях.
- Откуда знаете? - быстро спросил Николай.
У хозяина собралась на лбу целая гармошка морщин.
- Это уж вроде и не твое, парень, дело. Я у вас не спрашиваю, как вас звать, к кому с чем посланы. Сейчас, брат, паспорт не важен, сейчас надо знать, кто ты есть - честный советский человек ай стрекулист из гестапы... Ты, брат, за спиной у немцев гуляя, эти слова: "кто", да "где", да "сколько" - забудь. А то как раз от честных людей и схлопочешь себе пулю в затылок. Ты не спрашивай "откуда", а слушай. Ходит еще по лесу слушок, будто Советская Армия такую для них мясорубку завертела, что в ней сукин сын фашист весь, со всеми своими железками, перемелется. Вот как!
Ловким ударом лесник выбил из горлышка шишку, разлил по кружкам мутную жидкость.
- За самого, что ли, выпьем, товарищи страннички? Дай ему бог здоровья и долгих лет!
Лесник привычно плеснул в рот жгучую влагу, морщины его легли вокруг рта полукружиями.
- Эх, не такую бы пакость за него пить! Ну, да успеется, фрица турнем - бог даст, белую головку за победу откроем.
Николай разом осушил свою кружку. Муся хлебнула, подавилась, закашлялась. Толя отодвинул чашку и спокойно, но твердо заявил:
- Не пью.
Лесник повел на пего повеселевшими глазами, ткнул его пальцем под ребро:
- Ишь, "не пью"... А какой же ты партизан, коли не пьешь! Лесному человеку без того нельзя. Уж не агент ли ты из гестапы? А ну, открывайся!
Язык у хозяина заметно развязался. Он кликнул женщин. Они молча вернулись в избу и принялись возиться с новой партией поспевших хлебов. Старшая тонкой лопатой ловко выхватывала из печи караваи, младшая смачивала верхнюю корку водой, а потом, перекидывая с руки на руку, несла к окну и прикрывала еловыми ветками. Делали они это привычно, умело, не обращая внимания на гостей. Видно было, что не впервой им печь такую гору хлеба и не впервой видеть в своем доме незнакомых вооруженных людей.
Придя в конце концов в отличное расположение духа, лесник решил:
- Вот что, ребята: что-то вы чешетесь очень. Должно, фашистов развели тьму, по лесам-то скитаясь. Давайте-ка я вам баньку схлопочу.
И пока, разомлев от жары, от сытости, от сухого избяного тепла и жилого уюта, путники дремали, привалясь друг к другу на скамье, лесник истопил баню, натаскал воды. Николай с Толей были приглашены помыться "по первому парку".
Увидя, что партизаны берут с собой оружие, хозяин пошутил:
- Это что ж, заместо мочалки с веником? - Но, заметив, как гости сразу насторожились, поспешил добавить: - Ладно, ладно, это я так, смеху ради! Правильно, парень, среди волков живешь - по-волчьи и выть надо. С зубами-то и на ночь не расставайся, а то самого как раз и слопают.
12
В ожидании своей очереди Муся уснула тут же, на скамье. Кто-то осторожно поднял ее голову и подложил подушку. Сквозь теплую стену сна глухо доносились женские голоса.
- Молоденькая совсем. Ишь ты, ей бы в куклы играть, а она вон по дебрям да по трущобам с оружием лазит... Мужики уж ладно, а такие-то вот на что... девчонка ж... Ох, ох, ох, времечко!..
Чья-то рука покрыла Мусю теплой шубой. Ей хотелось благодарно пожать эту руку, но не было сил пошевельнуться, и она только повела губами, думая, что говорит спасибо.
- Видать, интеллигентная. Еще школьница, наверное, - отозвался другой голос. - Вон какие воюют! Все воюют, весь народ поднялся, а вы меня не пускаете.
Старческий голос зачастил испуганно и раздраженно:
- Думать не смей! Маленького от груди не отняла, а тоже... Ребенка воспитывай, да хлеб пеки, да белье стирай - вот и вся твоя война, и на том спасибо. Войне-то, ей не только пули - ей и хлебушко нужен. Гляди: бедная, все чешется во сне-то. Ты уж, Зоюшка, свою станушку для нее захвати. Ей, поди, и переодеться не во что...
Потом голоса удалились, расплылись в пестрой мгле видений, и Муся, наслаждаясь теплом и покоем, заснула так, что через час ее с трудом разбудили вернувшиеся из бани спутники, распаренные, красные, потные и счастливые. Возле Муси с тазом, со свертком белья, по-деревенски обмотанная платком, в пестром от заплат полушубке стояла дочь лесника - Зоя.