— Мне прекрасно известны твои чувства, Сань. Но вспомни, за что ты сражался, в конце концов! За что все мы сражались! Не за погоны, кокарды и лампасы, дружище. Нет! Не за звания, должности и ранги! Не за награды, власть и славу! Мы сражались за жизнь, Сашка! За саму жизнь! Для наших близких, родных, знакомых и друзей. И прошу тебя, не надо её обесценивать. Не надо обесценивать те короткие жизни наших парней, которые отдали их, чтобы только мы остались и насладились этим даром немного подольше, чем они. И тем более не надо её отнимать у них. Да! Я соглашусь, что бывает больно и обидно, грустно и страшно, но мы должны преодолеть это хотя бы из уважения к тем пацанам, о которых ты говоришь. И я не думаю, что они согласились бы с твоим манифестом сейчас. Не для того они погибали, брат, не для того…
— Нет! Это какая-то ошибка! Этого не должно было произойти с нами! Понимаешь? Нас ведь даже никто не спрашивал! Просто поставили перед фактом и послали на забой, словно скот! — причитал со слезами на глазах Смирнов в коридоре под своей дверью.
— Мы готовы к штурму, — сказал командир спецназа Григоричу, который теперь курировал Маркова по телефонной гарнитуре, и тот услышал эти слова.
— Нет! Стойте! — резко выпалил он и тут же осёкся, понимая, что это слышит и его бывший сослуживец за дверью.
— С кем это ты, Паш? Неужели и ты тоже?
— Сань, я тут. Я тебя прошу, Сань, брось ты эту затею, — сказал он и сбросил вызов на телефоне. — Посмотри, на улице весна. Давай как в старые, добрые времена, скоро поедем ко мне на дачу! Банька, шашлычки. Ты своих девчонок возьмёшь, я своих. Вспомни, как раньше было!
В это время Рауцер матерился, сидя в тонированном автобусе спецназа и судорожно набирая номер Маркова, который был уже недоступен, — срочно требовал забрать его оттуда у начальника ОВД.
— Я помню, Паш, помню! Как ты меня прикрывал, когда словил контузию. Как вы с покойным Толяном тащили меня до БМП и как мы делили сухпаёк на двоих, стоя ночью в карауле под чистым звёздным небом. Помню, как чистил мне оружие, так как мои руки были отморожены и я ничего не чувствовал. Ты для меня был как старший брат там. Но сейчас всё слишком далеко зашло. Я сделал свой выбор, Паша, а ты свой. Ты встал на их сторону и предал меня. И ты прекрасно это знаешь! Ты знаешь, что если я открою эту дверь, никаких шашлыков не будет! Никаких дач! В лучшем случае они положат меня прямо тут, а в худшем упрячут в дурку, где какой-нибудь Рауцер будет накачивать меня препаратами с утра до ночи, превращая в овоща.
— Нет, Сань! — не выдержал Марков и, разрыдавшись, стукнул кулаком в дверь. — Я клянусь тебе, что не допущу этого! Если понадобится лечение, то мы определим тебя в самую лучшую частную клинику! Только открой эту чёртову дверь, прошу тебя! Саня! Открой, бл@дь, эту дверь! Они готовы к штурму, слышишь меня?!
— Я слышу… слышу… я слышу, — всё отдалённее слышался голос Смирнова, уходящего вглубь квартиры.
В этот момент по лестнице слышались шаги бойцов и оперов, которые оттолкнули Маркова в сторону и принялись вскрывать дверь болгаркой. В этот же момент в окна квартиры были вброшены гранаты с газом. Посыпались стёкла. Приглашённый сослуживец пытался всеми силами препятствовать штурму и машинально набрал номер Григорича, который тут же взял трубку и пытался разобрать невнятную речь Маркова на фоне работы болгарки. Спустя буквально тридцать секунд он услышал хлопок, и сердце сжалось в ожидании чего-то ужасного. Только спустя время он понял, что ждал ещё выстрелов. Секунда, пять, десять… Мурашки бежали по телу, и он машинально пошёл в сторону подъезда, из которого опера выводили под руки бывшего сослуживца Смирнова. Сам же морпех лежал в коридоре на полу в строгом классическом костюме с простреленной головой, а его мозги забрызгали стены со светлыми обоями и зеркало. Рядом валялся разряженный обрез с гильзой, который ещё дымился, а в комнате на диване и кресле лежали связанные дочка и жена с кляпами во ртах. Глаза их разъедало от газа, и от слёз образовались мокрые пятна на мебели. Звуки, которые они издавали, сложно описать словами. Это было похоже на какую-то смесь рёва, плача и скулежа, рассредоточенных по всему дрожащему телу. Когда их увидели бойцы спецназа, те буквально молили о спасении сквозь забитые кляпом рты. После осмотра помещения был вызван наряд скорой для оказания помощи пострадавшим.
Во всей этой суматохе Григорич сумел-таки протиснуться в квартиру под предлогом оказания психологической помощи пострадавшим с бригадой скорой помощи. Но в действительности его интересовало совсем не это. Он торопился до того момента, как труп бывшего морпеха увезут из квартиры, для того, чтобы сделать несколько фотографий. К его сожалению, тело уже было накрыто простынёй, и ему пришлось дождаться судмедэкспертов для совершения задуманного. И когда те прибыли, ему всё же удалось сделать заветные снимки втайне от всех, пока они копошились вокруг тела.