А потом вы стали не вы, я стала не я… Мы прятались, как затравленные звери, но уходя от одних мерзавцев, неизбежно попадали к другим… Я была в отчаянии! Единственное, что поддерживало мои силы – это ваша забота, ваше молчаливое, бережное и самоотверженное стремление защитить нас от всего этого полного грязи и крови мира!
Мой милый, дорогой человек! Я люблю вас! Я не решалась сказать это, когда мы были вместе; я не решалась признаться в этом потом, когда расставались… Но теперь, когда я прочла ваше послание из невозвратного прошлого, когда поняла вдруг, что, отправляя нас жить, вы уходили умирать – я не могу больше молчать! Я должна сказать – даже, если вы никогда не узнаете этого – я люблю вас! Люблю с первой нашей встречи! Люблю и буду любить всю мою недолгую жизнь!
Увы! Пройдя все превратности и опасности долгого пути благодаря бумагам, неизвестно откуда взявшимся у вас, и почти добравшись до Москвы – я слегла. Подозреваю – это свирепствующий повсюду тиф. Если так – мне осталось немного. Тогда – все ваши страдания были напрасны! Утешает одно: приставленный вами и, словно ваш дух, неотступно сопровождающий нас Александр – этот благородный юноша – не оставит мою бедную Машу… Пусть же не коснется ее тяжелая ноша, которая была возложена на меня теми, кому я обязана многим, и которую не смогла снести!
Прощай же, мой дорогой, мой любимый Петя! Господи, как же давно я желала назвать тебя так!
Павел оторвал глаза от тетради и, невольно ослепив лучом фонаря примолкших слушателей, с растерянным видом оглядел их. Он вновь уткнулся в тетрадь. Только теперь, после рассказа Савелия о бумагах Дункеля, в столько раз читанном письме неизвестной женщины он разглядел то, чему прежде не придавал значения: в нем недвусмысленно подразумевалось, что не только писавшая письма Дарья, но и загадочная Маша, и некто Александр – все они были членами «золотого» отряда Дункеля… И что мужчинам был отдан «приказ» сопровождать и оберегать женщин, на которых возложена некая «непосильная ноша», что все они вынуждены были скрываться, возможно, под чужими именами…
Он вновь пробежал глазами по последним строкам: «Утешает одно: приставленный вами и, словно ваш дух, неотступно сопровождающий нас Александр – этот благородный юноша – не оставит мою бедную Машу…»; «Прощай же, мой дорогой, мой любимый Петя! Господи, как же давно я желала назвать тебя так!».
Павел выключил фонарик и медленно снял его со лба. «Маша, Марья – это же имя моей прабабки… – вдруг подумал он. – Боже мой! Неужели она, прабабушка Марья Михайловна, и была сестрой этой Даши?.. А может, Дарьи Михайловны?»
Павел чуть не вскрикнул: именно это имя он вспомнил тогда, при жене! – «Значит – сестры? Значит, обе были с Дункелем? Но это же невозможно: письмо адресовалось “Пете”, то есть Петру… На пластинке же, найденной Трофимом, первой буквой инициалов стояла буква “Ю” – скорее всего “Юрий”! Что же получается: обе женщины были в отряде Ю. Дункеля, который одной из них – Дарье – передал стихи лично в руки. Прочтя их, та пишет “ответное” послание, но уже не Дункелю, а какому-то совершенно другому человеку – некоему Петру, о котором упоминает, как об авторе переданного ей поэтического послания! Полная ерунда! Может, все оттого, что “вы стали не вы, я стала не я?”, то есть “благодаря бумагам, неизвестно откуда взявшимся…”?»