Савелий смолк, но в ушах путников все еще слышалось: «Камней моих грызть станут подаянья, – им не найти следов твоих скитанья!»
– Боже мой! – прошептала Даша. – Он же все объяснил!
– Он уводил преследователей от женщин… – ошарашенно выдавил Павел. – От моей прабабки, Марии Михайловны, от ее сестры… Мнимым золотом заманивал… подальше от беглецов… Как это я сразу не понял!
– Так ведь он про «волчьи тропы» говорил… про «Волчьи камни», значит… Там золото… – неуверенно возразил Трофим.
– Какой ты бестолковый! – вдруг вспыхнула Настя. – Он там не золото оставил, а «камни»! Не понял, что ли?
Трофим обиженно засопел:
– А золото где же?
В наступившей тишине слова Семена прозвучали, как откровение с небес:
– На Гнилухе…
Медленно, словно оглушенные, путники повернули лица в сторону притихшего Семена.
– А ведь вы правы… – прошептал Павел. – Если на Гнилухе он распрощался с женщинами и офицером… может быть, даже ротмистром… то…
– То что? – быстро спросила Даша. Павел обернулся.
– То золото уже было спрятано… Не мог же он накидать камней в ящики в присутствии проводника!
При упоминании «проводника» Павел посмотрел в сторону побледневшего Семена.
– Это, в конце концов, неважно… – Голос Павла понизился. – На Гнилухе золото!
Перед тем как заснуть Павел долго тер пальцами свинцовую пломбу со все еще торчавшими усиками перерезанной проволоки; пальцы нащупывали выпуклости двуглавого герба, и мысли как-то сами собой завертелись вокруг вопроса, на который он не находил ответа: как пломбы оказались на ящике? Не мог же Дункель навесить их сам после того, как там – на поляне – его набили камнями! Значит, ящики с булыжниками уже издалека везли опечатанными? Для чего? Чтобы все думали, что в них золото? Отводили внимание от более важного… от женщин?
Павел сжал свинцовую бляшку в кулаке и пошарил в темноте, нащупал фуражку, коснулся кокарды. «А тебя для чего оставили на ящике? – тоскливо подумал он. – Показать, что это “работа” его – твоего хозяина – ротмистра Орданского? Тогда – какого Орданского? Откуда взявшегося?..»
Павел вздохнул и в сердцах отбросил фуражку к ногам. Он закрыл глаза.
Во сне ему снилась незнакомка. Было темно. Она стояла на мысу – едва различимая в черном одеянии, с зияющей под откинутой вуалью пустотой – и как будто бы звала его… Он, почему-то в фуражке Орданского, спотыкаясь, почти бегом, спешит к ней…
Уже подбегая – застыл в изумлении: ему показалось, что дама незримо улыбнулась, улыбнулась и поманила… Он медленно приблизился.
– Ты узнал меня? – нежно спросила она.
Замирая от страха и счастья, он кивнул:
– Узнал…
Женщина грациозным и знакомым жестом протянула руку:
– Это его…
Он чувствует, как под ротмистровским головным убором зашевелились волосы; попятившись, падает, что-то кричит… Фуражка катится под ноги женщины, тихо ложится на белеющий в темноте круглый камень, торчащий, словно верхушка зарытой в земле лысой головы… В ту же минуту в его лицо задышали:
– Пусть там лежит… где все…
Павел вздрогнул. Он не сразу понял, что находится в палатке – откуда-то сверху светил фонарь; его заслоняло чье-то лицо… Медленно дошло, что на него смотрели испуганные глаза Даши, по сторонам – озабоченные лица Прохора и Насти. «Зачем они здесь?» – промелькнуло в голове и вдруг выплыло – на ночлег разместились вчетвером – в их с Дашей палатке, более просторной; Трофим ушел в палатку москвичей…
– Паша… как ты, в порядке? – Голос жены дрогнул. – Ты кричал…
Павел приподнялся.
– Сколько времени? – зачем-то спросил он.
– Четыре утра, кажись, – сказал Прохор, продолжая смотреть на него. – Жуть снилась, что ли?
Павел бессмысленно глянул на деда, на валявшуюся в ногах фуражку ротмистра… и вспомнил!
– Прабабку видел, кажется… – прошептал он. – Вроде не она… но точно знаю, что она… – Павел сглотнул слюну и быстро, словно боясь что-то упустить, проговорил:
– Я знаю, где золото – на мысу! Она показала…
Старик и внучка переглянулись. Прохор засуетился.
– Ты вот что, парень, чайку выпей! – сказал он, отвинчивая крышку неизвестно откуда взявшейся фляжки. – Еще теплый…
Даша с болезненным выражением лица пощупала лоб мужа:
– Кажется, у тебя жар…
Павел отвел руку и, поднявшись, сел: