Брайан Дуглас
Золото гномов
1. Рыжий человечек
Бескрайни гирканские степи. На север от города Разадана до самых гор, где живут серые обезьяны, простираются они, и когда путник, миновав внутреннее море Вилайет, оказывался к востоку от побережья, и стены и башни прибрежных городов — Кешана ли, Маккалета или же Разадана — оставались за спиной, он попадал в царство пыли да ковыля, и чудилось, что этой однообразной равнине не будет конца.
Одинокого путника на покладистой гнедой кобылке не слишком волновали подобные размышления. Сказать по правде, куда больше его интересовало другое: где раздобыть немного еды на ужин, поскольку в Разадане он сумел запастись весьма скудным провиантом, который чересчур быстро подошел к концу.
Всадник был молод. Если бы не мрачное выражение лица и беспощадный холод в синих глазах, сверкающих из-под нечесаной копны длинных черных волос, так и подмывало бы назвать его "мальчиком". Однако Конан из Киммерии уже давно не был мальчиком. Он был мужчина и воин, бродяга-варвар из далекой северной страны, успевший за недолгие годы закалиться в дюжине сражений. Сейчас он отправлялся на восток, не имея никаких определенных планов. Вернее, план у него был — Конан намеревался в один прекрасный день завоевать весь мир, иметь много золота, купаться в роскоши, наслаждаться ласками влюбленных женщин и время от времени развлекаться грандиозной кровавой битвой, когда прискучит все остальное. Ибо
битва, по глубочайшему убеждению Конана, — единственное, что никогда не может утомить однообразием. Но поскольку будущий покоритель царств владел в настоящее время лишь старым двуручным мечом, рукоять которого торчала над его бронзовым от загара плечом, да гнедой кобылкой, купленной по случаю на краденые деньги, то и мысли его не заносились слишком высоко. Он был голоден.
Солнце уже клонилось к закату. Ночи наступали здесь мгновенно: тьма проглатывала последний солнечный луч и тут же заливала необъятные степные просторы чернильной чернотой, щедро метнув на небо пригоршню сверкающих звезд. И вместе с тьмой на землю опускался холод.
Подумав, Конан остановил лошадку и спешился. Он проклинал себя за то, что не обзавелся луком со стрелами. Мог бы убить дейрана… Хотя вряд ли, стрелок он был неважный. Предпочитая любому оружию добрый старый двуручный меч, не брезгуя при случае топором или кинжалом, по части стрельбы в цель Конан был слабоват. Как все киммерийцы, он отдавал предпочтение ближнему бою и наслаждался рукопашной схваткой, в которой не знал себе равных.
Он заметил норку мышки-полевки, вынул из ножен свой огромный меч и пошуровал там, надеясь подцепить зверька на острие. Безрезультатно. Осмотрев клинок с таким видом, будто старая сталь была виновата в том, что не сумела поймать для своего хозяина даже мыши, Конан пожал плечами. В конце концов, человек должен уметь переносить голод, холод и пытки, иначе грош ему цена.
С этим похвальным рассуждением он привязал лошадь к кусту чертополоха, завернулся в свой старый плащ и заснул на голой земле под тихое сияние угасающего заката.
Проснулся он на рассвете, мокрый от выпавшей росы, однако разбудил его не холод. Голоса. Не далее, как в миле отсюда, были люди. Голоса были довольно громкие, уверенные, следовательно, говорившие в степи — у себя дома и ничего не боятся. Вероятнее всего, купцы — караван из Аграпура, направляющийся в далекий Кхитай. Тем лучше, хищно усмехнулся Конан. В караване всегда есть чем поживиться.
Недолго раздумывая, он стряхнул с себя росу, заодно и умывшись, отвязал лошадку и сел в седло, забросив ножны с мечом за спину.
Не переча, кроткая кобылка лишь покосилась большим карим глазом на своего хозяина, когда тот плюхнулся в седло всей тяжестью своего изрядного веса — сто восемьдесят фунтов, преимущественно стальной мускулатуры и крепких костей.
Вскоре показались люди. Увидев их, Конан вздохнул. Ему положительно не везло с тех пор, как глинобитные стены Разадана остались позади. Он рассчитывал встретить плохо охраняемый караван и без помех разграбить его, обратив в бегство и поубивав трусливых охранников, а вместо этого увидел пятерых крепко сбитых мужчин, одетых в такую же поношенную одежду, что и он сам. На этом сходство между ними и Конаном не исчерпывалось. Как у всех, кто "ест с клинка", то есть зарабатывает себе на жизнь когда разбоем, а когда и службой в какой-нибудь армии, где дисциплина послабее, а военачальники несговорчивее в тех случаях, когда речь заходит о взыскании контрибуции, оружие у них находилось куда в лучшем состоянии, чем все остальное. Хищные обветренные физиономии, выгоревшие на жарком солнце волосы, поджарые тела, все это яснее ясного характеризовало незнакомцев как компанию отъявленных головорезов.
Они столпились возле большой ямы и, оживленно галдя, с увлечением тыкали в нее древками своих пик. Из ямы доносилось шипение, невнятное бормотание и глухое рычание, как будто там бесновался пойманный дикий зверь. Разбойники были так поглощены своим развлечением, что не сразу заметили появление Конана. Киммериец подъехал к ним совсем близко. Гнедая кобылка ткнула мордой в спину одного из склонившихся над ямой — в широкую, крепкую спину, облаченную в лопнувшую кожаную куртку с темными потеками пота и белыми пятнами соли под мышками и на лопатках.
Только тогда они спохватились и мгновенно ощерились пиками.
Конан развел руки в стороны, показывая, что не затаил кинжала или другого оружия.
— Ты кто? — повелительно крикнул рослый воин с желтыми прямыми волосами. В ухе у него качалась серебряная серьга в виде полумесяца, правое запястье охватывал широкий серебряный же браслет с небольшими шипами, расположенными попарно — видимо, символ женских грудей. Все это Конан увидел мгновенно. В Разадане что-то толковали о старой полузапрещенной богине, проливающей на эту иссушенную жаром землю благодатную влагу, сцеживая ее из своих сосцов. Храм Матери Дождя находится, как ему теперь вспомнилось, где-то в степях, чуть севернее реки Запорожки. Следовательно, быстро прикинул Конан, эти пятеро вполне могут быть запорожскими казаками — говорят, драчливые воины этого боевого братства чтут Мать Дождя и порой приносят ей довольно кровавые жертвы.
— Я Конан из Киммерии, — ответил юноша громко и тут же спросил: — А ты кто, сын Матери Дождя? На суровом лице желтоволосого мелькнула улыбка.
— Я Аскольд Из-За Порога, — ответил он. — Если ты из нашего братства, то добро пожаловать, Конан.
Он говорил с жестким акцентом, и имя киммерийца прозвучало гортанным "Хонан".
— Я охотно воспользовался бы вашим гостеприимством, Аскольд Из-За Порога, — ответил Конан. — Однако не стану лгать, я не из вашего братства.
— Откуда же ты знаешь о Матери Дождя? — спросил Аскольд и снова поднял опущенную было пику.
— Слыхал в Разадане, когда покупал лошадь.
— Лживые россказни трусов, чьи мозги заплыли жиром, пока они отсиживались за стенами и дышали
смрадом подгоревшей пищи и собственных испражнений, — резко сказал другой воин, пониже Аскольда, но пошире его в плечах. — Не будь я Инго Осенняя Мгла, если они не наплели тебе с три короба всякой ерунды…
— Я их не слушал, — ответил Конан. — Так, краем уха. Зачем мне чужие боги, если у меня есть мой собственный. У нас в Киммерии для мужчины есть только один бог — Кром. Когда младенец явится на свет и. запищит, старик глянет разок в его сторону и наделит волей, чтобы он мог, когда подрастет, убивать. А после уж отвернется и навек о нем забудет. И правильно. Его дара вполне достаточно, чтобы стать воином, а большего и желать нельзя.
Выслушав эту тираду, светловолосые бродяги одобрительно закивали и опустили пики. Только Аскольд все еще поглядывал на киммерийца настороженно и цепко.
— Где это — Киммерия? — спросил он.
— Далеко на севере.
Аскольд покачал головой, и серьга его блеснула на солнце.