Море последние дни было спокойным — лёгкий, мягкий ветер гнал невысокие ровные волны к берегу; по ночам небо укрывали облака, рассеивавшиеся к утру. Тирион ожидал корабль со вчерашнего дня, но паруса показались на горизонте лишь незадолго до сегодняшнего полудня.
Он бросил плащ на камень, потянулся и сел.
Четыре года ушло на то, чтобы всё пережить и всё обдумать. Первые полгода из них Тирион скорбел по своей потере. Тихо, не напоказ и почти без слёз. Но потом он получил первое письмо — и тогда рыдал, как мальчишка, снова и снова перечитывая его и бормоча под нос все ругательства, какие мог припомнить. «Надеюсь, ты понял, что твой план удался». Нет, чёртов кретин, полгода я считал тебя мёртвым. «Опасались связываться с тобой раньше». Уж конечно, это она опасалась, умная стерва. «Прости, если заставили тебя поволноваться». «Если»! «Поволноваться»! Безмозглый идиотский идиот! Чёртов упёртый баран, неспособный думать ни о чём, кроме своей великой любви!
Он до сих пор в мельчайших подробностях помнил тот день. Помнил, как часами бродил по руинам, разгребал камни, сдирая руки в кровь, и надышался дыма и пепла так, что потом несколько дней саднило горло. Искал путь, которым они могли спастись из этого пекла. А потом нашёл этот дурацкий золотой протез и больше не смог. Куда ни смотрел — больше не видел выхода, не верил в него. И смирился. Но эти живучие мерзавцы смогли выбраться вопреки всему. Про это он ещё их допросит. Но в тот день он оплакивал их обоих и сам поражался себе. Он не думал, что будет плакать по ней, но оказалось, что не так уж сильно он её ненавидел. Оказалось, что, оставшись один, он скорбел и по ней тоже — по безумной, злой, полной ненависти женщине, которая порой готова была растерзать его голыми руками. Он скорбел по своей сестре. По её нерождённому ребёнку. По своему брату — единственному человеку в мире, что за всю его несчастную жизнь не отвернулся от него ни разу. По самой своей жизни, в которой больше не осталось никого из них.
Он, разумеется, хотел найти тела и похоронить их, как подобает, но не прошло и недели, как тоннель окончательно обрушился, и теперь на поиски могло уйти несколько лет. Ему оставалось только смириться и с этим.
«Ты будешь рад узнать, что опять стал дядей! Мы назвали её Аурелия». Так он узнал, что смог спасти одну невинную душу в этом мире. Больше ни одного имени в письме, только имя ребёнка, которое никому ничего не скажет. Она всё так же умна, это его не удивило — удивило то, что она писала словами Джейме, он всматривался в красивый ровный почерк Серсеи и слышал его голос. Его брат так и не научился нормально писать левой рукой, да и правой-то всегда писал хуже некуда, стеснялся этого. Он попросил сестру написать за него — и она не только согласилась, но и передала его слова, не вложив ни капли собственных ненависти и презрения. Неужели что-то и впрямь изменилось? Или они так сильно нуждаются в нём?
Близнецы узнавали новости аккуратно, из слухов, и не были в курсе всех подробностей событий на родине. Это письмо прощупывало почву. Тирион тут же написал ответ, наладил связь с ними и выслал денег, в которых они уже, конечно, нуждались. С тех пор они переписывались регулярно. Он узнал, как им удалось спастись. Выход из катакомб был завален, но новая атака дракона, чуть не убившая их, пробила в завале небольшую брешь. Израненные и задыхающиеся, они смогли выбраться и слышали, как стена обрушилась за их спинами, теперь уже наглухо закрывая проход. Джейме оставил в руинах сбитый камнем с руки золотой протез, о чём отчаянно жалел позже, представляя, сколько мог бы за него выручить.
В тот страшный день, когда пала Королевская Гавань, Тирион, предлагая Джейме отчаянный план спасения, не думал, что увидит их с Серсеей снова. Он даже не был уверен, что сам доживёт до завтра. Но с тех пор многое изменилось, и вскоре после первого письма он начал задумываться, смогут ли они вернуться. А несколько писем спустя Джейме сам написал об этом. Сам, своим корявым, но явно улучшившимся за прошедшее время почерком. Он не настаивал, просто хотел узнать, имеется ли на взгляд Тириона такая возможность, даже не сейчас — в обозримом будущем. Тирион спрашивал себя, кто из них этого хочет, он или она? Хотя, возможно, оба. Скорей всего оба. Они были такими разными и такими схожими, его брат и сестра. Иногда он думал, что многое отдал бы за возможность испытать такое единство, которое для них было самим собой разумеющимся. Которое принесло им столько бед, особенно его брату, но из-за которого никто из них ни дня в жизни не чувствовал себя по-настоящему одиноким. Каково это, ощущать, что всегда в этом мире есть кто-то, кто часть тебя? Кто знает твои мысли, твою душу, и принимает их? А потом он думал — и платить за это невыносимой болью, когда часть тебя самого отвергает тебя, причиняет тебе страдания, заставляет отрекаться от всего, во что ты веришь. И всё же никакая боль не могла заставить его брата перестать любить их сестру. Ничто для него не могло сравниться с их связью. Тирион знал это, конечно, знал, и всё же до последнего надеялся, что сможет спасти Джейме. Наивный дурак. Ему не нужно было спасение. И когда Тирион увидел его, скованного, под стенами Королевской Гавани, тогда он наконец понял и смирился. Для его брата нет другого пути, нет другой жизни, нет другого смысла. Тирион, сам никогда не испытав подобного, отказывался принять это, но в конце концов ему пришлось. И полгода после этого он думал, что послал своего брата на смерть, и пытался утешиться мыслью, что такая смерть была единственным выбором, который Джейме готов был принять. И надеждой, что прежде чем умереть, он нашёл любовь, ради которой сделал свой выбор.
Он так много думал об этом, там, в камере, ожидая праведного гнева Серого Червя, потерявшего свою королеву. Тысячи раз прокручивал в голове, что могло пойти иначе. С его братом и сестрой, с Дейенерис, вообще со всем, что случилось в последние годы и привело их всех сюда. Если бы знать, как всё обернётся. Если бы можно было спасти всех.
Теперь он знал, что смог спасти троих.
Через полтора года после первого письма он решился поговорить с королём. До этого год он обдумывал, стоит ли вообще с кем-то говорить. Но он успел хорошо узнать Брана, а все его размышления сводились к тому, что если делать по-старому, по-старому всё в конечном итоге и выйдет. Если у них есть шанс вернуться, они должны вернуться на чётких, обговорённых условиях. Если условия будут неприемлемыми — лучше твёрдое нет. Он сможет поддерживать их безбедную жизнь, сможет навестить их, а там, глядишь, всё может снова измениться — впереди ещё достаточно времени.
Бран спокойно его выслушал. Тирион внимательно посмотрел ему в глаза, вздохнул и сказал:
— Ты знал, что они живы.
В каком-то смысле, конечно, всё становится проще с таким королём, как Бран.
Бран не ответил сразу, Тирион этого и не ждал. Он понимал, что просит о многом, и не питал больших надежд. Откровенно говоря, уже придя к королю и излагая свои соображения, он внезапно почувствовал себя полным идиотом. С чего он вообще решил, что имеет какое-то право просить о подобном? Но слова Брана снова удивили его.
— Я вижу, что многое изменилось, — сказал он. — И многое было предопределено. Судьбы твоих брата и сестры были частью всего этого. Обоим им я обязан многим. В моём случае они были лишь игрушкой в руках судьбы, и сделали меня тем, кем я должен был стать. Если ты полагаешь, что в этом не будет зла, если их цель — спокойно прожить остаток дней на своей родине, я согласен на их возвращение. Но в столицу они не вернутся. Твоя воля решать, какое положение они займут в твоём доме, но положение правящего лорда или леди для них больше не возможно. Однако их дети будут свободны от ограничений родителей, дети не должны отвечать за чужие грехи. Если и тебя, и их устраивают эти условия, есть ещё одно: Санса. Договорись с ней, и я дам своё согласие.