подготовится к купанию. Купаться Аламнэй обожала — Кравой стал учить
ее плавать едва ли не с первых дней жизни, так что к этому лету она умела
передвигаться в воде куда лучше, чем ходить по твердой земле. Кроме
того, купание для нее было своего рода праздником — торжеством веселья
и свободы, разделенным с горячо любимым родителем. В такие моменты
между отцом и дочерью возникала поистине волшебная связь — Кравою
порой даже казалось, что, играя с эльфиной, он возвращается в
собственное детство — хотя, если по правде, он, вероятно, никогда его
окончательно и не покидал. А еще ему иногда приходило в голову, что он
бы, наверное, не променял общество этого маленького существа ни на
какую иную компанию…
Он знал, что многие за глаза осуждают его слишком сильную
привязанность к дочери — им было не понять слепой, не рассуждающей
любви, которую можно питать лишь к очень близким, родным существам.
Для всех она была лишь ребенком, бестолковым детенышем, требующим
постоянного ухода, но для него! — для него она безо всяких сомнений с
самого рождения была таким же наделенным душой и сердцем существом,
как он сам, и между ними уже была целая история сильных душевных
отношений.
Вдоволь накупавшись, оба вылезли на берег. Мокрый, с потемневшими от
воды волосами, солнечный эльф сел на землю, облокотившись спиной о
дерево. Аламнэй мигом залезла ему на руки; умиротворенно прижавшись
всем своим маленьким тельцем к широкой груди краантль, она с
довольным видом лепетала что-то на своем непонятном языке. Кравой
внимательно слушал и тихо и ласково говорил с ней, гладя по голове в
смешных рыжих кудряшках. («Родилась рано утром, с первой трелью
жаворонка — потому и «песня полей», и рыженькая от этого же», —
говорила Хега, старшая сильфийская жрица, отдавая ее Кравою).
Неожиданно в кустах послышался шорох, в следующий миг они
раздвинулись, и на поляне показался Иштан; сумка, перекинутая через
плечо, а также зажатая в руке корзинка указывали на очередной поход за
травами. Завидев семейную идиллию, веллар подошел к дереву, под
которым они сидели.
— Кравой, ты слишком балуешь ее! — с юношеской назидательностью
сходу начал он, ставя корзину на землю. — Она вырастет капризной.
— И тебя ан синтари, Иштан…
— Ан синтари, — бросил веллар. — Я понимаю твое недовольство, но все-
таки тебе не кажется, что ты слишком много ей позволяешь?
— Ты уже много раз говорил это, — с прохладцей заметил Кравой.
— Да, говорил, и скажу еще: ты слишком много возишься с ней, постоянно
носишь на руках — она даже иногда спит в твоей постели!
— И что с того?
— А то, что ей пора бы самой учиться жить в этом мире — вон, другие дети
гуляют сами, спят себе…
Его взгляд остановился на Аламнэй — та испугано притихла,
прислушиваясь к разговору взрослых. Жрец солнца следом за эллари
взглянул на дочь — жалобное выражение ее личика неожиданно поразило
его: она словно понимала, что речь идет о ней, и что именно о ней
говорят. Он резко поднял голову, мокрые волосы закачались.
— Да ты посмотри, какая она маленькая! — с возмущением воскликнул он, обращаясь к Иштану. — Ее сил не хватит даже, чтобы сорвать яблоко с
ветки! Представь только, каким страшным должен ей казаться этот мир,
какой беспомощной в нем она должна чувствовать себя! Единственное, что
может помочь ей — это ощущение, что рядом есть тот, кто не отдаст ее
всем этим опасностям, кто защитит от всего, что может пугать. И я хочу,
чтобы в ней было это ощущение, и чтобы оно осталось навсегда; я хочу,
чтобы она чувствовала себя счастливой, — а ты называешь это
баловством! Ты просто забыл, каково это — быть маленьким!
— Но ведь другие дети… — попытался возразить Иштан.
— У других детей есть матери! — продолжал горячиться Кравой. — У них
есть тепло — единственное, что нужно таким слабым существам! Тепло,
которое они получают от матерей, когда те укачивают, кормят, пеленают
их! То самое, которое остается с ними на всю жизнь, дает им силы не
впадать в уныние даже тогда, когда эта жизнь круто обходится с ними.
Лишенные его, они становятся навсегда уязвимыми — как ты этого не
можешь понять?!
Весь пылая, он запнулся, точно не в силах продолжать от волнения, и
возмущенно воззрился на веллара, словно вызывая того на поединок. К
его удивлению, Иштан не спешил с ответом: некоторое время молчал,
глядя необыкновенными синими глазами пристально в лицо Кравою, точно