движением вскинул ее на руки.
— В чем дело?! Что у вас происходит?!
Едва оказавшись на руках у родителя, эльфина тут же вцепилась в него,
точно зверек. Раскрасневшиеся эллари остановились, тяжело переводя
дыхание.
— Мы принесли девочке красивое платье, а она не хочет его надевать!
Требует, чтобы ей отдали старые штаны.
— Ну, так отдайте, — ответил Кравой. — Она же ясно сказала, что не хочет
платья — зачем вы ее заставляете?
— Но… — осторожно начала одна из эльф, смущенно опуская глаза перед
Кравоем. — Мы думали, будущей велларе следует привыкать к женскому
платью…
Жрец солнца не дал ей договорить.
— Во-первых, — начал он с такой неожиданной строгостью, что бедная
эллари покраснела до самых ушей, — она не будущая веллара — она
является ею по своему рождению, и никакое платье не может ни добавить
ей сил, ни отнять. А во-вторых… — он нахмурился еще суровее. — Я думал,
в Рас-Сильване больше прислушиваются к пожеланиям детей. Отдайте
штаны немедленно!
Не поднимая глаз, эльфа удрученно протянула Кравою отобранную
одежду. Аламнэй незаметно для отца скроила противную рожицу и
показала няне язык. Потом, заметив сидящего за столом Гердерика, на
всякий случай показала язык и ему.
— Аламнэй, это невежливо, — не оборачиваясь на дочь, спокойным
голосом заметил Кравой; эльфина в изумлении уставилась на отца — как
он мог заметить ее выходку?! Ведь он смотрел в другую сторону!
— Невежливо потому, что Гердерик — мой друг, — невозмутимо продолжал
солнечный эльф. — Кроме того, я уверен, он не имеет ничего против того,
чтобы девочки ходили в штанах…
Ирилай поспешно кивнул, подтверждая его слова. Кравой спустил дочь с
рук и вручил ей драгоценные штаны.
— Вот это рыжее существо — моя дочь, Аламнэй, — размягченным голосом
пояснил он, обращаясь к Гердерику.
Эльфина неожиданно смутилась и спряталась за Кравоя, прижавшись
лицом к его руке. Озерный эльф улыбнулся на девочку, жавшуюся к отцу.
— Я так и понял — кто еще может быть таким шумным! У меня самого дома
есть примерно такое же, только мальчишка — чуть постарше, еще шумнее,
и все время норовит уронить что-нибудь себе на голову…
— О, не сомневайся, с этим у нас тоже все в порядке! — заверил Кравой.
Аламнэй робко взглянула на ирилай, улыбнулась застенчивой улыбкой и
помчалась прочь из кухни, унося любимые штаны. Няни со вздохами
поспешили следом.
— Ну и резвая она у тебя — прямо огонь! — отметил Гердерик, когда
процессия скрылась за дверью.
— Да уж — вся в меня…
— А ты знаешь — это даже хорошо! — оживился вдруг ирилай. — Говорят,
из девочек, которых воспитывают отцы, вырастают самые страстные
женщины. Правда-правда, я сам слышал. Я вот и Эйзили теперь говорю:
мол, девчонку буду сам растить! Она мне потом еще спасибо скажет!
— Это ее кейнар тебе спасибо скажет, — рассмеялся Кравой. — Если она
его не замучает еще до свадьбы. А она и так будет тебе благодарна —
просто за то, что ты ее любишь… Кстати, налить тебе вина?..
Гердерик кивнул. Кравой достал из шкафа кувшин с узким горлышком и, отыскав два стакана, налил себе и другу.
— Спасибо тебе, что приехал, — изменившимся голосом сказал он, подавая
вино озерному эльфу. Его лицо стало серьезным.
— Что, проблемы? — просто спросил ирилай, отхлебывая из стакана.
— Есть немного… Мне совестно было тебя выдергивать, правда…
Ирилай сверкнул светлыми глазами поверх края стакана и откачнулся
назад, так что передние ножки стула повисли в воздухе.
— Что врешь! Говори, что случилось.
Немного помедлив, жрец солнца сунул руку в карман и молча выложил на
стол золотой зубец. Гердерик вопросительно взглянул на представленную
вещь, затем на краантль.
— Ты знаешь, что это? — спросил Кравой, пристально глядя на друга.
— Конечно! — ехидно ответил Гердерик. — Кусок окантовки с седла,
зацепившийся за куст или… или пряжка от плаща, на которую кто-то сел, и
ее потом долго вытаскивали из мягкого места… или специальная такая
штука, чтобы чесать за ухом для пущей сообразительности — у вас в Рас-
Сильване таким разве не пользуются?..
— Мне про пряжку особенно понравилось, — отметил Кравой. — Надо
запомнить. Ну, а если серьезно, то твои ответы меня порадовали —
возможно, у тебя получится взглянуть на все непредвзято. Потому что это
— не пряжка и даже не чесалка за ухом, это… Да ты сам посмотри! Вот!
И, выхватив из-за пазухи свернутый в трубку пергамент, он широким