держали свои возмущения при себе — это его сила, которая уже
впечатляла и продолжала расти с каждым днем. За годы, прошедшие с
Великой битвы, Кравой сильно изменился, и это изменение было отмечено
всеми — те, кто знали его раньше, говорили, что он очень возмужал,
обретя спокойствие и рассудительность, которые дает осознание и
ощущение собственной силы. Да и о его магических способностях, иначе
называемых виденьем, ходило много разговоров — похоже, слова мудрого
Лагда оправдались: даже старожилы в храме Солнца не могли не
удивляться виденью молодого жреца, проча ему блестящее будущее.
Сам же Кравой обращал мало внимания на эти пророчества, равно как и на
ропот недовольных им. В первую очередь потому, что ему было некогда —
особенно в первые пару лет. Целыми днями он разъезжал на своем рыжем
скакуне по окрестным землям, заключая, к вящему недовольству эллари,
договора на поставку продовольствия с людскими правителями. На первых
порах люди относились с некоторым подозрением и опаской к солнечному
эльфу с необычным для них слишком красивым лицом и заостренными
ушами — Кравой замечал, как люди нет-нет, да и косятся на них
любопытными взглядами — с волшебным орлом, неизменно следующим за
ним высоко в небе, а пуще — с прозрачно-золотистой тенью, образованной
всего лишь свойством Кравоя пропускать солнечный свет и все же
настолько пугавшей людей, что они старались на всякий случай не
наступать на нее лишний раз. Все это вызывало некоторую
настороженность, но довольно скоро, успокоенные честностью солнечного
эльфа, а также выгодностью предложений, люди стали принимать его
почти с удовольствием, назвав за глаза Золотым всадником.
Однако симпатии симпатиями, а денег в казне не водилось — при том, что
платить за продовольствие чем-то надо было… Тогда Кравой принял
решение: вызвав на этот раз волну возмущения не только эллари, но и
краантль, он вскрыл храмовые сокровищницы Луны и Солнца —
единственный неприкосновенный запас, оставшийся после
жертвоприношения. Усыпанные драгоценными камнями короны и мечи
почти без торга ушли в залог к людским правителям на разве что не
грабительских условиях — все, кроме одного венца, — а в город
потянулись обозы с зерном, сыром, фруктами, взятыми в счет будущего
урожая.
Вместе с ними в Рас-Сильване появились ирилай, озерные эльфы. Старший
жрец солнца был давно в дружбе с воинами Озера — вот и на этот раз они
откликнулись на его просьбу и прибыли из своей столицы. Молчаливые,
словно тени, в черных одеждах с гербом в виде оленя, они контролировали
раздачу прибывших припасов. Конечно, Кравой вполне мог и сам заняться
ее организацией, но он понимал, что для всех будет лучше, если этим
займутся чужаки: не стоит усугублять недовольство и без того
недовольных эллари еще и тем, что какой-то солнечный выскочка решает,
кто из детей Эллар достоин получить доступ к продуктам. О том, чтобы
поручить это краантль, речь вообще не шла…
Однако даже это не смогло полностью оградить молодого правителя от
роптания лунных эльфов — лишь очень немногие из них поддерживали
начинания Кравоя. Среди них был и сын Лагда, юный наследник лунного
престола, старший жрец храма Луны и друг Кравоя — Иштан. Резко
повзрослевший после событий на берегу Моря, он, чем мог, помогал жрецу
солнца, внимательно слушал его рассуждения, и синие глаза юного эллари
при этом становились серьезными — точь-в-точь, как некогда у его сестры,
лунной княжны Моав… Каждый раз, взглядывая на него в такие минуты,
Кравой с горечью вспоминал ее. Моав! «Маленькая веллара», подруга его
детства, его первая и последняя любовь, мать их дочери… Если бы она
была сейчас рядом с ним! Один ее взгляд дал бы ему сил, чтобы выстоять в
самой жестокой борьбе! Но она погибла еще до Великой битвы от руки
оборотня-рыси Сигарта, пожертвовав жизнью ради будущей победы. Лишь
изредка являлась она во сне светлому жрецу солнца — бледные губы
нежно улыбались ему, словно подбадривая, широко распахнутые глаза
смотрели с лаской и как будто жалостью. И тогда он просыпался, все еще
ощущая сладкий запах белых волос, и чувствовал, что он еще жив…
Так прошла весна. К лету рудники заработали, драгоценные металлы
постепенно потекли в кузницы, однако эти первые крохи тут же уходили
на уплату долгов и помощь Инкру, городу озерных эльфов, имевшему еще
меньше доходов, но потерявшему в Битве уж никак не меньше воинов.
Жить столице Эллар по-прежнему было не на что… С тревогой и надеждой
смотрели горожане в будущее, ожидая, что принесет с собой лето —
малейший неурожай обрек бы город на бедствие. И лето пришло, щедрое и
благодатное: солнце и дождь, словно сговорившись, по очереди лелеяли
сады и поля. Такого урожая в Рас-Сильване не помнили даже старожилы!
— Глядя, как быстро наливаются колосья и тучнеют стада, как гнутся к
земле отягощенные плодами ветви, суровые судьи вынуждены были
прикусить языки.
По мере того, как наполнялись кладовые и кузницы, надежда все ярче
разгоралась в сердцах детей луны и солнца. Никогда еще праздник урожая
не был столь радостным и пышным — веллары храма Луны бросали
пригоршни зерна в бурлящий источник Эллар, и богиня милостиво
принимала их жертву, а юный Иштан лично увенчал голову жреца солнца
почетным венком из листьев омелы.
Тяжелые времена для Рас-Сильвана закончились: не прошло и нескольких
зим, как, несмотря на баснословные проценты, драгоценные реликвии
возвратились в сокровищницы — все до единой. Вернувшееся изобилие
стерло озабоченное выражение со светлых лиц эллари, вновь зажглись
огнем темные глаза краантль. Точно солнце проглянуло сквозь тучи!
Сбросив груз забот, эльфы Рас-Сильвана снова собирались в Круге песен
под древним дубом — их голоса вновь звенели до самого утра, распевая
древние напевы, а смех раскатывался по всему парку, вспугивая
устроившихся на ночь птиц. И только одного из сыновей солнца не было в
этой веселой компании… После возвращения с битвы Кравой Глейнирлин
по прозвищу Душа Огня ни разу не показался в Круге песен, чьим
неизменным завсегдатаем был до сих пор, — и не потому, что ему больше
не нравились звуки арфы или напевы певцов: просто он чувствовал, как
после смерти возлюбленной какая-то часть его души словно закрылась —
та самая часть, в которой жили его смех и былая легкость, и что должно
случиться, чтобы она вновь открылась, он не знал. Знал только, что до той
поры звуки песен будут приносить ему одну только боль…
***
Оторвавшись от бумаг, солнечный эльф устало поднес к лицу руку с
длинными тонкими пальцами, протер глаза и сжал пальцами переносицу.
Несколько мгновений он сидел так, не шевелясь, затем отнял руку,
посмотрел на окно. Он и не заметил, как стемнело! Точно вспомнив о чем-
то важном, он порывисто поднялся из-за стола и, даже не сложив бумаги, а
бросив все, как было, направился к двери. Аламнэй! — Он ведь обещал
зайти к ней еще засветло, и вот, как назло, заработался. Теперь ее,
наверное, уже укладывают спать… Хотя какое там спать, разве она заснет
без него! Нянечки, наверное, там с ума сходят — непокорный нрав
наследницы лунных князей, коей Аламнэй была по матери, уже давно
составлял печаль всех замковых нянь, одновременно удивляя их: подобное
упрямство и своеволие редко встречались даже у взрослых. В добавление
оно усугублялось резкой переменчивостью настроения и несдержанностью
чувств — «нервностью», как говорили, качая головами, воспитатели
маленькой бунтарки. И лишь Кравой знал, что делать с этой «нервностью»,