Наконец все сели к еде. Вопреки скромному предупреждению Коттравоя,
припасов оказалось более чем достаточно — даже для оравы молодых
краантль, одного лунного веллара и одного проголодавшегося ребенка,
который, как известно, после прогулки может съесть не меньше взрослого.
Кравой лишь усмехался, глядя, как Аламнэй уплетает внушительный кусок
свинины, крепко держа ее в руке и заедая зажатым в другой руке не менее
внушительным ломтем хлеба. Не в пример отцу, испытывавшему почти
детское пристрастие к сладкому, эльфина была совершенно равнодушна к
десертам, но при этом не могла прожить без мяса, поедая его с почти
кровожадным аппетитом, даже странным для такого маленького существа.
По этому поводу еще в ее бытность совсем крошкой был созван
специальный совет, призванный решить, позволительно ли есть мясо
будущей старшей велларе — лунным эльфам, в отличие от солнечных,
мясная пища запрещена. После долгих прений вопрос был решен
положительно в виду того факта, что половина крови досталась девочке от
краантль, а, стало быть, желание есть мясо для нее естественно.
Принял совет и другое решение, также существенное, но покуда еще не
влиявшее на жизнь будущей веллары — оно касалось разрешения
проливать кровь. Это правило, наоборот, относилось к краантль,
считавших кровь даром Солнца и не имевших право проливать ее — ни
свою, ни чужую. Но как дочь лунной эльфы Аламнэй это право имела; тот
факт, что девочка была левшой, как все эллари, лишь подтверждал ее
принадлежность к лунному Дому. К тому же, по свидетельству Кравоя, не
раз наблюдавшего за дочерью, когда ей доводилось случайно пораниться
во время игр, потеря крови не вызывала у нее катастрофической реакции,
характерной для детей солнца — малейшая кровопотеря мгновенно
обессиливала краантль и без должного лечения грозила смертью.
Но пока что это второе решение высокого совета ничего не значило для
маленькой эльфы — ее рыжая головка была полна живых, любопытных
мыслей, далеких от крови и жестокости. Куда больше радости ей
приносило разрешение до отвала кушать любимые куриные ножки с
аппетитной корочкой или несильно прожаренные ломтики свинины, нежно-
розовые внутри и сочащиеся ароматным соком, свидетелем чего сейчас и
был Кравой. Сам он тоже ел с завидным аппетитом — он словно только
сейчас ощутил, что не прикасался к еде со вчерашнего вечера! Сидевший
напротив него Иштан осторожно разогревал над углями хлеб с сыром,
нанизанные за палочку, держа ее изящными тонкими пальцами…
Когда первый голод был утолен, все живописно расположились вокруг
костра; потекли неспешные беседы. Кравой с мирно прильнувшей к нему
наевшейся Аламнэй устроился на расстеленном плаще, одолженном кем-то
из краантль. Старший всадник лениво развалился рядом, глядя в небо,
покрытое мелкими нежными облачками.
— Когда-нибудь я устану от… от всего — тогда брошу все и поселюсь на
ферме, — мечтательно заговорил он, — и стану разводить лошадей… — он
потянулся с удовольствием большого зверя и с видимым удовольствием
прикрыл глаза. — Да… это будет славно — люблю коней. Чудесные
существа. И только кайлари! Такие золотистые, с огненными гривами.
Соберу чистокровок — жеребчиков и кобыл… ну хоть с десяток для начала.
— А мне можно будет к тебе приходить на них смотреть? — оживилась
Аламнэй.
— Можно-можно, — великодушно разрешил старший всадник. — Я даже
сам выберу для тебя лошадь — самую резвую и рыжую, как ты сама! И
даже составлю вам компанию в прогулке…
Кравой настороженно поднялся на локте.
— Эээ!.. Даже и не думай об этом! — угрожающе предупредил он, вперяя в
Коттравоя выразительный взгляд.
— А я и не думал, — пожал плечами старший всадник. — Там и без меня
будет не протолкнуться…
В ответ со всех сторон костра послышался здоровый хохот.
Время шло быстро. Взглянув на небо в перерыве между разговорами,
Кравой увидел, что солнце начинает клониться к закату. День близился к
концу. Чудесный день! — такой длинный, полный чувств и событий. А
впереди был еще вечер в Круге песен, а потом ночь — по телу Кравоя
пробежала сладостная дрожь — ночь с Соик, ночь исполнения желаний,
волшебная ночь… Он счастливо вздохнул. Замечательная все-таки штука —
жизнь! Он вдруг почувствовал в себе бурлящую жажду этой жизни,
жадность ко всем восторгам, которые она несла: так больной, встав после
долгой болезни, торопится наверстать упущенное и находит радость везде,
где только есть малейший намек на нее.
Он поднялся с земли, с приятным усилием разминая затекшее от лежания
тело, и поискал глазами Аламнэй — не в силах усидеть долго на месте,
эльфина уже давно сбежала куда-то. Он нашел ее: присев на корточки, и
приложив ладонь к земле, она совершала рукой странные движения из
стороны в сторону, точно пытаясь отыскать что-то в траве.
— Что ты делаешь? — удивился Кравой, подходя.
Девочка подняла голову — ее лицо было совершенно серьезным.
— Лошадку глажу…
И снова старший жрец солнца почувствовал, как что-то в его душе
смягчается, согретое любовью к дочери. В это время остальные эльфы
тоже стали лениво подниматься с земли — пора собираться обратно… Все
выглядели умиротворенными, и даже Коттравой, вопреки обыкновению, не
оглашал окрестности командным голосом.
Все в том же успокоенно-радостном настроении старший жрец солнца
вернулся в замок. Прощаться с друзьями не стал — небо быстро темнело, а
значит, они скоро встретятся в Круге песен. Отдав поводья конюху, он
снял с седла Аламнэй и повел ее в комнату. Уставшая за день эльфина
плелась за ним, держась за его руку и поминутно зевая, однако даже
усталость не смогла стереть со смуглого личика выражение счастья и
довольства, не сходившее на протяжении всей прогулки. Она заснула,
даже не дождавшись вечерней сказки — Кравой еле успел переодеть ее в
ночную сорочку, как она уже мирно посапывала, свернувшись клубком и
не переставая улыбаться.
***
Круг песен был уже в сборе, когда Кравой пришел. Костер пылал,
отбрасывая дрожащие красноватые отсветы на темную кору дуба, гости
суетились, рассаживаясь вокруг огня, точно большие тени. Ближе всех к
дубу сидели логимэ — как обычно, обособленной группой. Соик тоже была
там. Кравой заметил ее издалека: она сидела в первом ряду, уже в другом
платье — ярко-зеленом с алыми рукавами. Увидев его, она заулыбалась и
подвинулась. Он подсел к ней, их руки на миг соприкоснулись, от этого
прикосновения горячая волна прошла по телу Кравоя и сердце сладостно
затрепетало.
— Прости, что опоздал, — проговорил он, чувствуя, как слабеет под
взглядом логимэ.
— Совсем немного — песни еще не начинались…
Они не успели даже кратко переговорить — громкий голос прервал их:
— Тише! Тишина! — взывал стройный эллари с арфой в руках. — Мы
начинаем.
Разговоры тут же стихли, взгляды устремились на лунного эльфа.
Несколько секунд он настраивался, и вот, наконец, песня началась. И так
красиво и легко лился голос светловолосого певца, так сладко звенели
струны арфы, что гости притихли, боясь нарушить волшебство. И была эта
песня о любви, ибо о чем еще петь в такой день! И тот напев, что зазвучал
вслед за ней, говорил о том же… Старший жрец солнца впитывал звуки
песни, как увядшее растение впитывает живительную влагу, и с каждым
словом сердце его оживало.
Он чувствовал себя как человек, проснувшийся после долгого сна и вдруг
обнаруживший, как долго спал! Украдкой обведя взглядом собравшихся,
он с удивлением осознал, что здесь ничего не поменялось: все так же