проснувшаяся птичка.
— Пап!
— Ну что?
— Расскажи мне о маме...
Рука Кравоя, почесывающая спину девочки, замерла.
— О маме?..
— Да, о маме! Где она?
Солнечный эльф тихо вздохнул, тщетно пытаясь скрыть от дочери свою
грусть.
— В мире-без-времени, мое перышко...
— Она умерла, да?
Ему понадобилось несколько секунд, чтобы выдавить из себя ответ — он
чувствовал, как что-то вдруг больно дернулось в самой глубине его тела.
— Да...
— А почему она умерла?
— Потому что она так решила.
Аламнэй быстро села, сбросив руку отца.
— Решила меня бросить?!
Солнечный эльф почувстовал, как сжалось его горло. Он сглотнул, пытаясь
пропихнуть этот застрявший комок.
— Нет, решила тебя спасти, мое перышко, — произнес он, с грустью глядя
в ее огромные, с широким пролетом, глаза; его голос был тихим, но на
удивление уверенным и спокойным. — Она должна была отдать свою
жизнь, чтобы мы все могли жить дальше в мире.
Некоторое время Аламнэй задумчиво молчала, ее губы чуть заметно
шевелились, точно проговаривая что-то про себя. Жрец солнца нежно-
внимательно смотрел на нее. Внезапно в ее синих глазах сверкнул
странный огонек; она резко поднялась и вскинула голову с каким-то
неожиданным выражением гордости.
— Я тоже когда-нибудь так сделаю! — Я ведь тоже буду старшей велларой!
— Что сделаешь?!
— Отдам свою жизнь, чтобы мир мог жить в мире... нет, чтобы мир мог
жить дальше! — она сосредоточенно сдвинула изогнутые, точь-в-точь, как
у отца, брови. — Чтобы все могли жить! — и тут же уточнила: — дальше...
Несмотря на то, что ее слова были лишь заявлением мечтательного
ребенка, сердце Кравоя на миг сбилось с ритма. Он поспешно положил
руку обратно на тельце эльфы; точно размягченная его прикосновением,
Аламнэй улеглась на место.
— Ты сделаешь так, как сочтешь нужным, мое перышко, — быстро
проговорил он. — Старшие веллары сами распоряжаются своими силами —
но для этого тебе надо сначала стать старшей велларой.
— А когда я стану ею? — оживилась эльфина.
— Ну... когда вырастешь.
Взволнованная разговором, она снова подскочила.
— И у меня будет виденье и грудь?!
Жрец солнца не смог сдержать смеха.
— Это все, что нужно для счастья моей дочери?
Аламнэй весело кивнула.
— Значит, будет... Обязательно будет!
Говоря это, Кравой усмехнулся, однако в следующий же миг его лицо стало
серьезным, почти озабоченным. Слова дочери рассмешили его, но в то же
время подняли затаенную печаль — пока, увы, безысходную, ибо даже
слепая отцовская любовь не могла заслонить странного, необъяснимого и
удручающего факта. Заключался он в том, что, несмотря на
принадлежность к древнему дому, у Аламнэй не было виденья…
Этот неожиданный изъян стал ясен, как только она вышла из
младенческого возраста. Изо дня в день наблюдая за дочерью, за ее
играми, за тем, как она познает мир, Кравой все больше утверждался в
печальном предположении. Сперва он не хотел верить, однако поверить
все же пришлось: ничего кроме того, что можно увидеть глазами,
маленькая Аламнэй, увы, не видела. Единственным подтверждением того,
что она и впрямь рождена старшей велларой, был знак на ладошке в виде
совы с расправленными крыльями, доставшийся ей в наследство от Моав,
но знак этот был настолько бледным и нечетким, что для того, чтобы
рассмотреть его, нужно было приложить усилия.
Однако даже это открытие не смогло надолго опечалить счастливого отца,
так близка и дорога была ему эльфина, куда больше оно озаботило другого
старшего мага — Иштана, и его тревога была вполне обоснованной. Ибо
Аламнэй по своему рождению была старшей велларой храма Луны и по
достижении возраста должна была присоединиться в лунном круге к нему
самому — отсутствие же у девочки виденья ставило под угрозу весь уклад
жизни эллари. Все это было тем более непонятным, что происходило
впервые — никогда еще эльфы из дома Сильвана не рождались без дара
Эллар, и это еще больше тревожило обоих магов. О причинах, по которым
это все же случилось, можно было лишь гадать.
Кравой считал, что все дело в немилости, в которую он и Моав впали перед
богиней Эллар: по воле судьбы Моав была навечно назначена своему
убийце, Сигарту, и то, что произошло однажды между ней и Кравоем, было
одновременно чудом — и преступлением. Кейна — пожизненная,
нерушимая связь между мужчиной и женщиной, возникающая при первой
близости и доступная лишь эльфам, физически связывает сердца и делает
измену невозможной: ласки любого, кроме «взятого на сердце» кейнара, приносят сильнейшую боль — причем, обоим из пары. К тому же кейна
является законом, спорить с которым способен лишь безумец: это
равнозначно тому, чтобы бросить вызов великой богине! Но страсть Кравоя
к лунной княжне была так сильна и неодолима, что заставила нарушить
запрет, применив магию, способную противостоять кейне — результатом
этого стало рождение Аламнэй. Никто в Рас-Сильване, кроме Иштана, не
знал о «преступлении» Моав и Кравоя — для всех они были кейнарами,
один из которых трагически погиб — но можно ли скрыть что-либо от
Богини? Кто знает, не стало ли отсутствие у Аламнэй виденья местью ее
родителям?..
Наследник престола Иштан придерживался более приземленной версии,
считая, что так случилось из-за того, что Аламнэй лишь наполовину лунная
эльфа, и поэтому дару виденья, если таковой и гнездится где-то в глубине
ее души, крайне трудно выйти на поверхность. Как бы там ни было,
единственное, что им оставалось — это ждать. Ждать, пока богиня по
какой-либо причине не сменит гнев на милость или же сила самой Аламнэй
не вырастет настолько, что сможет найти дорогу к лунному свету. Однако
пока никаких признаков ни того, ни другого, не наблюдалось…
Голосок дочери перебил невеселые размышления Кравоя.
— Пап, а пап!
— Что?..
В этот момент их беседа была прервана. Дверь со щелчком распахнулась.
— Господин Кравой... — извиняющимся тоном произнес появившийся из-за
нее слуга.
Жрец солнца недовольно взглянул на него.
— Ну что еще?
— Там господин Коттравой просит, чтобы вы пришли в Дом Солнца.
— Сейчас?! Да ведь уже почти ночь!
— Он говорит, что у него есть что-то интересное для вас.
— Что интересное?
— Этого он не сказал...
Кравой вздохнул и кивком отпустил слугу — тот мигом исчез за дверью.
Солнечный эльф перевел взгляд на лежащую у него на коленях девочку.
— Ты слышала, мое перышко? — расстроенно проговорил он. — Коттравой
хочет меня лицезреть! Не дают нам с тобой поговорить спокойно...
Маленькая эльфа поднялась.
— Мне нравится Коттравой, — благосклонно заявила она. — Он веселый и
всегда смеется.
— Да уж, веселья в нем хоть отбавляй... — согласился Кравой.
Со вздохом он поднялся к кровати.
— Ладно, пойду повеселюсь вместе с ним. — А ты ложись спать, хорошо?
— Хорошо, — лукаво улыбнулась эльфина.
Кравой ответил ей улыбкой поразительного сходства.
— Я сделаю вид, что поверил тебе.
Заулыбавшись еще хитрее и шире, девочка залезла под одеяло, натянула
его до самого подбородка и в притворном спокойствии закрыла глаза.
Солнечный эльф покачал головой.
— Спи, мое перышко. Спи и ничего не бойся, — с любовью проговорил он,
нагибаясь над дочерью и целуя ее; после этого оставил эльфину одну.
«Нет, надо будет все-таки сказать Иштану насчет этой девушки», —
вертелось в голове у него, когда он, выйдя из детской, шел по коридору. С
этой мыслью он вышел на улицу.