Он и сам исхудал немало, осунулся. Возьмётся за работу, а ничего и сделать не выходит. Он устал, так устал, что мочи нет. В груди будто иглами острыми все изранено было. Невыносимо было видеть, что его ясно солнышко медленно угасает, и не знать, как её к жизни вернуть. Греть ночами её ледяные ручки, к сердцу прижимать, понимая, что совсем недолго осталось видеть её.
***
Злата сидела у корней дуба своего заветного, кутаясь в медвежью шкуру, в лесу, где нет ни времени, ни жизни. У её ног, тихо потрескивая, костерок догорал. А вокруг тьма непроглядная сгущалась. Так легко ей было, спокойно, только холодно. Шкуру поплотнее запахнула, очи смежила — спать хочется.
Её щеки вдруг коснулся кто-то. Глаза открыла, даже удивилась немного. В полутьме показалось, что матушка рядом с ней присела — те же глаза серые, волосы серебром украшенные, только старше намного.
— Бабушка… — голос слабый и хриплый. — Ты ведь за мной пришла, верно? Погоди, сейчас догорит и пойдём… Немного осталось.
Та в ответ головой покачала, улыбнулась грустно, поднялась на ноги, посмотрела на затухающий костерок и бросила в него веточку. Следом за ней витязь могучий приблизился. Кто это может быть? Дед, может, прадед? Присел напротив, долго смотрел в глаза Златояре, будто раздумывал о чём-то, после бросил на угли ещё одну веточку и отошёл в сторону. Скоро ещё женщина подошла, молодая совсем, а к её подолу жался мальчик лет пяти. Красивый такой… Злата вспомнила, что сестру бабки её вместе с сыном когда-то варяги убили. Мальчик подошёл к Златояре и вдруг обнял за шею крепко, и так тепло ей от этого стало, легко так. Они тоже оставили по веточке для костра и стали в стороне. Злата поняла, что находится на грани Яви и Нави, а люди эти — души. Она смотрела, как они один за другим они подходили ближе, и в каждом находилось что-то знакомое, какие-то чёрточки родные. Кто-то касался Златы, кто-то просто подбрасывал хвороста в костерок её жизни и уходил. Их веточки уже огнём от угольков занимались. Старая легенда гласила, что коли предков своих почитаешь, они тебя в беде не оставят.
Последней появилась девушка, юная совсем, только не похожая на остальных — волосы у неё были тёмные, глаза карие. Она подошла к Златояре и взяла её за руки.
— Не время тебе, — молвила. — Поднимайся.
— Не могу.
— Вставай, — в голосе её послышался приказ, и Злата не могла противиться.
Тяжело оперлась на ноги, тут же оказалась в объятиях девушки.
— Чужие слёзы тебя душат, их вернуть нужно, иначе не миновать беды.
— Слёзы?
— Ты кому-то костью в горле стала, вот и навели на тебя слуг чернобожьих. Возвращайся, ведь твоё сердце ещё одну душу на свете держит.
Девица бросила ещё одну веточку в костёр, и он вспыхнул вдруг так ярко, что в глазах потемнело.
— Береги его, я не сумела, — услышала напоследок Златояра и тут же глаза открыла. Оглянулась вокруг, заметила, что Мурка на полу чем-то играет, присмотрелась — куколка шёлковая, уже изорванная зубами да когтями кошачьими. Куколка, которую Любава подарила.
***
— Что, порченную подсунули? — Любава стояла у двери в кузницу и гордовито взирала на кузнеца, с насмешкой.
«И когда такой злой стала?»
— Зачем пришла? — спросил Радогор, в который раз натачивая нож, что недавно для себя выковал, даже взгляда на неё не поднял.
— Матушка велела новую косу купить.
— Бери любую, что приглянется, — указал ей в угол, где готовые инструменты стояли.
— Вот за эту сколько хочешь?
— Даром бери.
— Радогор…
— Бери и ступай, — рыкнул нетерпеливо, — не до тебя сейчас.
— Ра…
— Кровь… — хриплый, будто неживой голос послышался от второй двери.
Лицо Любавы белее снега стало. В двери покачиваясь от слабости стояла её соперница, враг. Худая, что сама смерть — кожа да кости, простоволосая, золота в косах не осталось почти. Глаза впалые, туманом застелены. А в руке тряпицу шёлковую сжимает. Сделала шаг и чуть не упала.
— Злата, зачем же ты? — Радогор хотел было поддержать, да она его оттолкнула и мимо прошла, прямо к Любаве, что от страха на месте застыла.
— Пахнет кровью, — схватила Любаву за руку, принюхалась, словно собака. Вдруг в лицо ей глянула, будто только заметила, что она здесь, захрипела: — рано ты здесь… меня и не сожгли ещё, а ты тут как тут…
Девица отнять руку попыталась, да не тут то было — костлявые пальцы, что твои тиски держали, не вырваться.
— Я н-ничего… — заговорила Любава дрожащим голосом.
— Всё ты знаешь. Убирайся! И слёзы свои забери… — ладони Любавы коснулась сшитая ею куколка, та самая, которую она, по наущению ведуньи с ярмарки на горе заговорила. В голове эхом голос старухи прозвучал: «Коль вернётся к тебе заговор — твоя беда будет…» Задрожала вся, сердце в груди набатом забилось, по щекам слёзы потекли.
— Нет… не хочу, пусти! — выдернула руку свою да бежать бросилась.
Куколка на пол шлёпнулась.
— Что это? — Радогор поднять её хотел, да Злата не дала:
— Не тронь… — взяла нож у него из руки, подцепила им остатки игрушки да в горнило бросила. Тряпица вспыхнула ярко и пеплом обратилась. Злата вздохнула наконец свободно, и на пол бессильно опустилась. Радогор рядом присел, обнял её осторожно.
— Это что было сейчас?
— Ничего, теперь всё хорошо будет.
— Я уж было думал…
— Радогор!
— Что, ладушка моя?
— Я есть хочу…
Он улыбки не сдержал, поверить не мог, что выкарабкалась она. Ведь он мысленно уже и с нею, и с собственной жизнью прощался. Его Лада и здесь справилась, судьбу свою из лап Чернобога вырвала. Поистине сила невиданная в ней теплится, поистине ярая да сильная, как Солнце.
Комментарий к Костёр в Нави
Благодаря одной очень милой леди эта история получила своё продолжение, и я очень надеюсь, что новая глава не разочарует.
Если что, я всегда рада как конструктивным замечаниям, так и тапкам в мой адрес.
Продолжение следует…
========== Незваный гость ==========
Не так сложно силу тела вернуть, как силу духа в себе заново найти.
Первые недели Радогор Златояре не позволял с кровати вставать, ходил за ней, как за дитятей, чуть ли не из ложки кормил. Она рычала, ворчала, но подчинялась. А могла ли она противиться? Тело, будто не своё было: руки слабые, встанешь — ноги дрожат. Смотрела на себя и поверить не могла, что так быстро всю силу и прыть растеряла.
А как снова уверенно ходить стала, ещё одна напасть открылась — на улицу выйти стыдно и страшно. Раз пошла к свекрови наведаться, так всю дорогу на себе взгляды чувствовала. Кто с жалостью, кто с презрением смотрел, всем ведь уже известно было, что она дитя не уберегла.
«Убогая», — услышала как-то с презрением брошенное слово. Обернулась, да никого не увидела. Домой поспешила, всё ещё чувствуя злобный взгляд за спиною.
Старалась и со двора не выходить, людям на глаза не попадаться. А в избе сидеть ещё хуже было — обед приготовит, зайдёт в светёлку пошить чего, вышивку взять, а взгляд то и дело на ларец падает, в который все крохотные сорочки да пелёнки спрятаны. И снова тоска одолевать начинает — не уберегла, не стать матерью. В горницу же, что для ребёнка готовили, и вовсе подниматься боялась.
Радогор душою радовался глядя, как жизнь в его солнышке снова разгорается. День ото дня Злата понемногу на себя похожей становилась — по дому хлопотала, веселела, вес понемногу набирала. Одно только напоминание про ту боль было теперь — косы её хоть и зазолотились снова, да одна прядь на челе так и осталась белой, что твой снег. Ещё бывало иногда застынет на месте, задумается ненадолго, а в глазах печаль неизбывная темнеет. И кошмары её так никуда и не делись. Часто вскакивала она посреди ночи с криком или в слезах, за живот хваталась, в надежде, что то всего лишь дурным сном было. А после ещё долго уснуть не могла. Говорила, что не страшно, что пройдёт это, а сама слёзы в подушке прятала.