«Сосватайте меня за Далемира».
Я и опешил. Думал, ослышался, старею, ан-нет, и правда замуж за него просится. Я ей, мол, на что оно тебе нужно, он же, известно, не такой как все. Найди, говорю, парня хорошего да живи счастливо.
«Не возьмут, — отвечала, — я же одна в мире, приданного за мной только сундучок худой, а тётка не даст ничего. Она мне велела до лета мужа найти, иначе из дома выгонит, нахлебницей обзывала».
Жалко девочку стало, я-то знал, что она работала, не жалея себя, и на хлеб себе уж точно зарабатывала. Это всё тётка злая оказалась. Я её вразумить пытался, сын ведь особенный у меня, зачем бы ей, девице молодой, с ним рядом жизнь свою гробить.
А она и слушать не желала:
«Только Далемир да матушка покойная ко мне добрыми были, — говорила. — И пускай, что не такой, как все, хочу позаботиться о нём, он хороший».
Тут-то я и узнал, где мой сын всё время пропадал. Он, оказывается, к ней ходил, на рынок. Она там продавала пироги да пряники, что Мила Добровна печёт. Сидел он с нею днями, сказки свои рассказывал, про души деревьев, про волков да лисиц волшебных. Специально для неё игрушки вырезал.
Тяжко было думать про такое, но мы ведь с Лесенькой не вечные. А девочка, видно было, что без злого умысла просила. Подумали мы с женой, да и посватали её. Откуп богатый за неё отдали, хоть тётка её и даром отдала бы. Хотел я обычай, да и саму девицу уважить.
Поженили их скромно, предложили с нами жить, а Жива опять удивила:
«Сами, — говорит, — справимся».
Я для них часть дома отделил, и зажили они миром. Соседи говорили: хитрая девчонка, обманет, изведёт Далемира, зла натворит. А я глядел и диву давался: она скоро и дом красиво прибрала, и светёлку устроила, и хозяйство развела. А самое интересное, что и Далемир ей с этим помогать стал, хоть раньше только то делал, к чему душа лежала. А там, с полгода прошло, зашёл я к ним однажды и глазам не поверил. Смотрю, сидит Далемир на лавке, на коленях у него Жива. Он её орешками из рук кормит и на ушко сладкое что-то шепчет. А она хихикает да знай только краснеет смущённо.
Ещё через год затяжелела. Мне бы засомневаться, подумать, что нагуляла дитя где-то, да на него лишь глянь — один в один на отца похож. Вот так любовь исцеляет порой. Далемир не стал людей чаще замечать, но свою семью видит, только им в глаза смотрит. Говорил, помнится, что семечко в живую землю положил, а она ему росточек вернула. Так и называет сына до сих пор. От того и мы его Ростиславом звать стали.
Если уж для такого особенного человека пара нашлась, думала Злата, то уж найдётся кто-то, кто сможет живое пламя в сердце Ярославы приручить, как и её саму Радогор принять однажды смог.
========== Фазаны для княжьего стола ==========
Новгород встретил привычным шумом и суетой на улицах. Купцы, узнав, что в город бояре со всего княжества съезжаются, вынесли на рынок свои лучшие товары, на площади скоморохи выплясывали, будто праздник уже начался, хотя до него ещё две недели оставалось.
Сёстры без устали щебетали про то, что на рынке купить да присмотреть хочется. Велемир же, по примеру отца, старался вести себя спокойно, как-никак взрослый уже, а болтать да удивляться — удел девиц юных.
Ярославы хватило только один день в тереме посидеть, на завтра она уже весь город обошла и в лес за стеной отправилась. Вернулась только к вечеру с парой зайцев на поясе, усталая и довольная. Для неё ничего лучше не было, чем в незнакомом месте всё разузнать да разведать. Ведь лес вокруг родной деревни она, как свои пять пальцев, знала уже. Радости предела не было. Одно её расстроило — Сорока в отъезде был. Он с княжичем уехал по делам в дальние боярские уделы, сказали, вернётся только к празднику. А так хотелось с ним побеседовать, показать, чему она за последний год научилась.
Мирослава же тем временем у княжны в светёлке пропадала. Они подружились ещё когда совсем маленькими были. Ярославе не понять было их болтовни про женихов да про вышивки — скучно это. Она даже в день княжьих именин в лес отправилась. Праздник должен был ближе к вечеру начаться, а сидеть весь день в горнице, пока челядь по терему хлопочет не хотелось.
Яра проснулась, как всегда, на утренней зорьке. Схватила лук любимый и первым делом к Далемиру в мастерскую направилась, стрел взять да лук немного подправить.
— Здравствуй, Буря, — приветствовал её мастер, не отвлекаясь от работы.
Мать давно пояснила, что Далемир — человек необычный, а Ярослава и сама столько раз к нему приходила за эти две недели, что не удивлялась уже его странностям.
— Здрасте, дядька, — улыбнулась она с порога.
— За чем сегодня пожаловала?
— Мне бы стрел с десяток, нет, лучше два, для верности.
— Росток! — обернулся Далемир в дальний угол мастерской, где его сын возился с какой-то заготовкой. — Дай когтей Буре.
Парень засуетился у стены, где готовые товары стояли, выбирая стрелы, что ей подойти должны.
— Благодарствую, — улыбнулась Яра парню, будто не замечая интереса в его голубых глазах. — И ещё…
— Опять лисичку поранила? — догадался мастер. — Давай её сюда, подлечим.
Трещина на плече лука была маленькой, но ещё одной охоты могла не выдержать. Далемир закрепил повреждённое место и вернул оружие хозяйке.
— Слабовата она для тебя стала, — проговорил задумчиво. — Я её делал, когда ты только верком слабым была, теперь уже волка пора в руки брать, он крепче. Луна пройдёт, готов будет.
— Не надо. Мне матушка свой лук отдать обещала, — отмахнулась.
— Медведя не тронь, не справишься. Да и стар он уже, не тревожь его. Волка тебе довольно будет.
Ярослава поклонилась мастеру и упорхнула по своим делам. А Ростислав вздохнул тяжко, всё ещё ощущая тепло её ладоней на монетках, что она за стрелы отдала.
— Не по тебе она, — услышал голос отца за спиной. — Сломает и дальше помчится. Такую бурю только буран обуздает, и то не сразу.
Парень вспомнил, кого отец Бураном называл, и кивнул — верно, не дотянуться.
Утро выдалось ясным. Ветерок ласково играл в листве берёзок да осин, ёлочкам что-то нашёптывал. Яра успела уже с полдюжины фазанов настрелять. Собиралась в город возвращаться, как от дороги послышался топот копыт. Она притихла за деревьями, не то, чтобы боялась чего, по привычке скорее. Лошади проскакали мимо, к воротам Новгорода, только тогда она вышла из укрытия и вернулась на полянку, где на дереве её добыча висела. Сделала шаг и замерла вдруг, как вкопанная — волк. Больше аршина в холке, сильный — видно, что не одиночка, скорее вожак. Поглядел на фазанов, на охотницу, и решил, что девица вкуснее будет. Спокойно, нагло даже, приблизился, и не думая скалиться или рычать. Яра забыла, как дышать, рука сама медленно потянулась к ножу на поясе — лук вскинуть не успела бы всё равно. А волк вдруг шагнул ещё ближе, принюхался, и лизнул зачем-то её ладонь, там, где Яра поранилась сегодня.
«Не напал… Почему не напал?»
Ярослава отпустила нож и протянула дрожащую руку к зверю, а он, вместо того, чтоб, по волчьему обыкновению, эту руку отгрызть, сам ткнулся лбом в её ладонь — погладь, мол. Девушка осторожно присела к земле и, самой себе не веря, почесала его за ухом, как собаку какую. Разве ж бывает, чтоб волк в лесу к охотнице ластился? Страх понемногу отпускал сердце, сменяясь недоумением.
— Серый! Ты чего здесь делаешь? Я тебя обыскался, — на поляну верхом выехал молодец, красивый, статный, одетый богато.
Ярослава княжича сразу узнала, хоть и видела его с десяток лет назад, когда с родителями в Новгород приезжала. Поднялась на ноги, поклонилась, а сама думала: «узнает или нет?»
— Ты кто такая? Что делаешь в моём лесу? — не узнал. Не мудрено, ей тогда лет пять всего было.
«Ты глянь какой! В его лесу, значит».
— Охочусь, — указала она на тушки фазанов.
— Не много ли дичи тебе одной?