— А вот разрешите доложить, — тем же больничным, осторожным шепотом ответил комдив. — Я тут отметил на карте. Это за разгранлинией нашей армии, на пути у правого соседа… Говорят, сосед за эти дни здорово рванул на запад?
Стараясь действовать как можно тише, он стал развертывать необжитую, новую часть карты, сухо хрустевшую жесткой глянцевитой бумагой.
— Тут вот, в лесу, у этой балки. Здесь близко гурты какого-то колхоза зазимовали. Так вот они рассказывают: когда отряд, действовавший вот здесь, в районе Узловой, был оттеснен со своих баз лесным пожаром, командир взял направление вот сюда, за реку, к колхозным гуртам. Та красавица, что на снимке, — оттуда…
— Позвольте, какие гурты? О каких гуртах речь? Не о колхозе «Красный пахарь»? — живо спросил секретарь обкома, заглядывая в карту через плечи военных.
— Возможно, названия не помню, — ответил комдив, очерчивая на карте лесную балку. — Вот здесь разместилось стадо, и сюда направлялся партизанский отряд. Это последнее, что они могли о нем сообщить.
— А отряд не железнодорожников? Не Рудакова с Узловой, не помните? — допрашивал секретарь обкома, все более и более оживляясь.
— Вот это помню: точно железнодорожников, точно Рудакова! — обрадовался комдив. — Этот, высокий-то, партизан Железнов, как раз из этого отряда…
— Так этот район еще третьего дня освобожден частями вашего соседа, — задумчиво сказал член Военного совета.
— Правильно, — подтвердил секретарь обкома. — И мы уже получили со связным через линию фронта от Игната Рубцова — председателя того колхоза, что гурты в лесу прятал, — сообщение, что все они живы и их знаменитое стадо цело… Это один из лучших наших колхозных вожаков, замечательный мужик, балтиец, старый большевик. Кронштадт штурмовал!..
Девушка, приподнявшись на локте, всматривалась в незнакомые доброжелательные лица. Казалось, она все еще старалась решить: в действительности или в хорошем сне видит всех этих людей, слышит разговор, знакомые имена?
Ну да, это была действительность! Полного, широкоплечего человека девушка даже помнила. Она видела его однажды в первом ряду кресел во время итогового смотра самодеятельности, происходившего в областном центре. Вот у кого надо попросить, чтобы всех их не отправляли ни в какой столичный госпиталь, а дали возможность поправиться здесь и потом отослали назад к Рудакову, чтобы с его людьми воевать до самой победы.
Опасливо оглядываясь на строгого врача, девушка стала сбивчиво излагать секретарю обкома общую просьбу троих друзей. Секретарь, улыбаясь, слушал ее и все время победно оглядывался на члена Военного совета, точно гордясь перед этим седым, бывалым генералом людьми своей области. Когда девушка кончила, он заговорщицки подмигнул:
— Слышали? Ой, народ! Ну народ!.. Милая девушка, куда же вас забрасывать, когда весь рудаковский отряд уже с боем прорвался через фронт и вышел из леса? Узловую не сегодня-завтра возьмут. Вашего Рудакова туда секретарем горкома посылаем. Надоело ему, небось, там все взрывать да разрушать. Пусть отдохнет, строя да восстанавливая.
Тихий девичий голос мелодично произнес:
— Он тоже жив?… Ой, как все хорошо!..
Голова девушки упала на подушку, улыбающиеся губы поджались, подбородок съежился. Послышался тонкий, точно детский плач.
— Вот тебе и раз! — растерялся секретарь обкома. — Ну, полно в блиндаже сырость разводить. У меня к тебе дело. Обком решил представить вас за спасение государственных ценностей к правительственной награде. — Секретарь достал из бокового кармана гимнастерки записную книжку и карандаш. — Сообщи о себе некоторые данные, я запишу… Имя, фамилия, отчество?
Девушка медленно приподнялась и села на нарах. В глазах ее еще стояли слезы, но глаза счастливо сияли.
— Запишите, пожалуйста: Корецкий Митрофаи Ильич…
— Это тот старый кассир?
— Да, да! Это все он. Если бы не он, я бы ничего не сумела сделать… Это такой человек… Запишите еще одну замечательную женщину — она этот мешок дважды, рискуя головой, спасала: Рубцова Матрена Никитична.
— Какая Рубцова? Наша знатная животновод?
— Да, да… Чудесная женщина!.. Потом — Рубцов Игнат Савельич. Он нам все организовал… Потом одну колхозницу из деревни Ветлино… Ах, беда, не знаю фамилии! И еще сынишку ее, Костю…
— Разрешите обратиться? — донесся с нижних нар слабый мужской голос.
Все наклонились вниз. Рослый партизан, не поднимая с подушки головы, смотрел на секретаря обкома огромными голубыми глазами:
— Надо обязательно отметить Кулакова Василия Кузьмича, стрелочника с Узловой, и Черного Мирко Осиповича, оттуда же. Они, может быть, жизнь свою отдали…
— Кабы не они, нам бы этот мешок, елки-палки, ни в жизнь не унести! — донесся из глубины нар ломкий мальчишеский басок.
Секретарь обкома расхохотался:
— Что-то очень много получается! И себя вы еще не назвали…
— Ее запишите, она настоящая героиня. А мы что… мы приказ выполняли, — сказал рослый партизан.
— И не донесли бы, если бы Красная Армия нас не выручила, — добавил тот же мальчишеский басок.
— Вот что: прекратим этот разговор, им нужно отдыхать, — решительно заявила женщина-врач и, выдвинувшись вперед, загородила собой нары.
Наступила тишина. Член Военного совета, поскрипывая сапогами, ходил по блиндажу. Вдруг он резко повернулся на каблуках и, остановившись перед секретарем, сообщил ему как какую-то новость:
— С таким народом войну обязательно выиграем! И не только эту — любую!
Все вновь оглянулись на партизан, но те, утомленные разговором, уже крепко спали, сладко посапывая. Вскоре послышалось и ровное дыхание девушки.
— Хорошая это штука — юность, товарищи полководцы! — сказал секретарь обкома, и вокруг рта у него вдруг легли удалые, добродушные, совсем молодые складки. — А ведь и я когда-то «Сергей-поп» певал, и белобандитов с чоновцами по лесам гонял, и галстуки с трибуны осуждал, и по ночам электростанцию восстанавливал… Все было!
— А я, думаете, нет? — спросил член Военного совета и провел рукой по серебряному бобрику. — Эх, ребята, даже самому не верится, что меня когда-то всей ячейкой с завода в «комсомольский набор» до военкомата провожали: «Наш паровоз, вперед лети, коммуна — остановка»… Помните, ребята? — Он подмигнул секретарю обкома и комдиву.
приятным голосом подхватил генерал Теплов, и по лихому тону, каким он это пропел, стало ясно, что и этот солидный и, казалось, уже пожилой человек побывал в комсомоле.
— Великое дело — юность! — повторил секретарь обкома. — А помните…
Дверь блиндажа вдруг распахнулась. В клубах морозного пара предстал молодой офицер. Ушанка, полушубок, юношеский пух на его лице и маленькие усики — все было покрыто налетом инея. Вбежав в блиндаж, он вытянулся и замер, приложив руку к козырьку:
— Разрешите обратиться, товарищ генерал? Офицер связи лейтенант Васильев со срочным пакетом к члену Военного совета.
Он вынул из планшета пакет и протянул генерал-лейтенанту. Тот сорвал печати. Минуту колючие глаза его бегали по строчкам телеграммы. Потом он поднял взволнованное лицо и сказал:
— Из Москвы. Самый верх запрашивает об их здоровье. Семенов запрашивает… А Семенов знаете кто?
И по тому, как сразу притихли и будто бы даже вытянулись и офицеры, и генералы, и секретарь обкома, и банковский работник с пустым рукавом, стало ясно, что все они знают или догадываются, кто это, именуемый по коду генерального штаба Семеновым, запрашивает о здоровье трех простых молодых советских людей, крепко и безмятежно спавших на нарах вот в этом самом блиндаже.
1945–1950