Шотландец послал лошадь вперёд и нагнал Бена Колла, Пелона и Санчеса. Салли поотстала и примкнула к остальным апачам. Оставшись с белой девушкой наедине, Маль-И-Пай, по приказу Пелона снявшая с Фрэнчи все путы, недовольно пробормотала:
— Жаль, детка, что ты не говоришь по-испански; я бы могла тебе порассказать об этой безносой такое!.. Ты мне чем-то симпатична. Такая же жилистая и тощая, как и я. Только я никогда не отличалась особой красотой. Может, из-за этого ты мне и нравишься. А может, меня поразило, что Маккенна действительно любит тебя. Неважно, чем ты меня взяла. Просто мне хочется, чтобы ты, маленькая симпатичная дурочка, понимала, о чём я говорю. Хотя… Какое мне дело? Ты вполне могла бы плюнуть мне в лицо, если бы узнала, что я о тебе забочусь. В конце концов, ты — белая, а я — всего лишь краснокожая. Даже нет, я темна, как плеть из воловьей шкуры, которую передержали на солнце. А, чёрт с тобой! Надеюсь, Салли выпотрошит тебя живьём!
Разъярившись неведомо на что, Маль-И-Пай закончила свою речь грубым апачским ругательством. Но Фрэнчи, не понимая, только улыбнулась в ответ, наклонилась и ласково погладила старуху по костистой лапе. Маль-И-Пай зашипела и отдёрнула руку с такой поспешностью, будто обожглась. Но в лунном свете Фрэнчи увидела, что глаза старой матери Пелона Лопеса влажны, и снова улыбнулась:
— Мне кажется, ты не сможешь причинить мне боль. Не знаю, о чём ты говоришь, но я почему-то не боюсь тебя.
На мгновение она нахмурилась, размышляя, каким образом лучше донести до старухи то, что она думает и чувствует. Наконец, её серые глаза радостно вспыхнули. Вытянув руку, она дотронулась до груди старухи прямо под сердцем. Затем она дотронулась до того же самого места на своей груди и произнесла всего одно слово:
— Друзья.
На каком бы языке ни произносилось это слово, в каких бы краях ни звучало, звук его нельзя спутать ни с каким другим. Старуха изумлённо смотрела на девушку. Взгляды их встретились и разошлись.
— Не знаю я, — пробормотала старая скво по-испански. — Не знаю…
Не нравится мне здесь!
— Осталось всего ничего, — сказал Пелон. — Эй! Вы только понюхайте этот свежий утренний ветерок. Что за ночка была!
Он выразительно взмахнул рукой и улыбнулся Маккенне:
— Признай, старина, что я прав. Ведь тебе, как и мне, безумно хочется добраться до сокровищ и провести этих чёрных придурков. Ох, уж этот мне Молодой Микки Тиббс! Он и в подмётки не годится своему отцу — тот был старик что надо. А я то думал… Но нельзя надеяться, что даже у такого хитрющего и смекалистого мужика, как старик Микки, родится полное его подобие.
Он замолчал и, глубоко вдохнув свежий воздух, причмокнул губами, словно смакуя хорошеее вино.
— Да, амиго, так всегда… Ничто не повторяется. Детям не повторить родителей.
— Кстати, — вспомнил Глен. — Почему ты мне раньше не говорил, что Маль-И-Пай — твоя мать? А, Пелон? Разве это тайна?
— И да, и нет, амиго. Сам понимаешь, если узнают, что она — мать Пелона Лопеса, жить ей от этого лучше не станет, — в его ответе внезапно промелькнул всё тот же отсвет человеческой слабости, который, как показалось Маккенне, он уже заметил раньше. — Да и какое это имеет значение для тебя — мать она мне или нет…
Маккенна тщательно подбирал слова:
— Видишь ли… Я думал о тебе. Я видел, как сегодня ночью ты убил двоих и дважды нападал на меня, как безумный. Да ещё ударил Салли — просто так. К всё же считаю, что ты не такой, как Манки. Не совсем ещё зверь.
— Кто же я, по-твоему?
— Человек, которому никогда не выпадал шанс стать хорошим. Ты уже слишком стар, чтобы измениться. Но мне кажется, что семена гордости, которые ты получил от своего отца-испанца, ещё могут дать всходы. Несмотря ни на что. Ты знаешь хотя бы что-нибудь об испанской религии, Пелон?