Все увидели, как длинноствольный кольт колыхнул накидку. У Маккенны вырвался сдавленный крик:
— Боже мой, Пелон! Не-ет!!! Не надо, прошу! Только не девушку!
— Ничего не попишешь. Приготовься, пожалуйста.
Он искоса глянул на Микки, стоявшего чуть поодаль от остальных:
— И ты тоже, маленький сукин сын…
— Что — тоже? — нахмурился узкогрудый кавалерийский разведчик.
— Тоже приготовься, — ответил Пелон. — Я тебе не сказал о соглашении, к которому мы пришли с Маккенной: насчёт того, чтобы убить тебя.
Маккенна увидел: Микки свернулся, как змея перед броском.
— Пелон! — крикнул Глен, надеясь предотвратить стрельбу. — Пожалуйста, отпусти девушку! Не дай ей умереть из-за того, что я ошибся в тебе. Пелон, заклинаю тебя — заклинаю честью твоего отца!
Казалось, Лопеса проняло. Скривясь, как от боли, он прищёлкнул языком и покачал головой.
— Извини, конечно, Маккенна, — сказал он. — Но мой отец меня бы понял. Придётся тебе умереть с неверным представлением о моей чести. И обо мне. Ты ошибался: во мне нет слабины. Грустно, конечно, что приходится разрушать образ Пелона, который уже сложился в твоей голове. Но жизнь жестока, полна скверных неожиданностей. И хрупка, как кости новорождённого птенчика. Прощай, амиго.
— Пелон, сынок, не убивай их!
Все позабыли о Маль-И-Пай. И вот теперь пришлось вспомнить. Она стояла рядом с вьючной лошадью, направив спенсор прямо в живот сыну.
— Будь паинькой, — сказала она, — и вынь из-под плаща свой револьвер. Делай, как мамочка велит.
Пелон не пошевелился.
— Мать, — спросил он, неужели ты сможешь меня пристрелить?
— Пока не знаю.
— А как думаешь — я смогу пристрелить тебя?
— Разумеется.
— Ну, так будь благоразумной. Убери ружьецо. Да, и ещё. Скажи этому глухому ослу, Хачите, чтобы прекратил на меня пялиться и пробовать пальцем лезвие своего топора. Ни тебе, мамочка, ни ему я ничего не сделаю. Вы ведь — апачи.
— Но белых, — не сдавалась старуха, — ты всё-таки убьёшь?
Пелон впервые потерял самообладание.
— Мать, выслушай меня! — заорал он. — Я ведь о твоём народе пекусь, твой народ защищаю. Закон апачей гласит: ни белый, ни чёрный, ни серо-буро-малиновый не должен остаться в живых, если он увидел Золотой Каньон. Ведь так говорит идиотский закон твоего собственного племени, не так ли? Так почему же, чёрт тебя подери, ты не хочешь исполнить его?
В то же мгновение Хачита, до тех пор стоявший с обычным — отсутствующим — выражением лица, выпрямился и звонко хлопнул себя по лбу.
— Точно! Точно! — взревел он. — Как ты и говорил, белый: я вспомнил!.. Теперь я знаю, знаю!!!
Он протанцевал и заключил остолбеневшего Маккенну в объятия.
— Ну разве не чудесно? Я всё вспомнил, мой белый друг! Как ты и обещал. О, я так рад, так рад! Спасибо тебе, спасибо!
Маккенна молча благословил столь приятную отсрочку казни, ощущая, как пересохло у него во рту.
— Ты хочешь сказать, — осторожно высвободился он из объятий костолома, — ты должен был помнить, что все пришельцы в Сно-Та-Хэй, не принадлежащие к твоему племени, должны быть уничтожены? Чтобы не разболтали тайну Золотого Каньона?
— Да, да, мой добрый друг. Разве это не чудесно?
Бородач не мог поверить собственным ушам. Он попытался говорить как можно спокойнее.
— Но мы с белой девушкой… Мы тоже пришельцы, Хачита, — сказал он тихо. — Мы не принадлежим к твоему племени. Но ведь нас ты не убьёшь?
— Это очень, очень печально, но… Мне придётся. Вот зачем мы приезжали к старому Эну. Нас послали, чтобы охранять сокровище для нашего племени.
— Но Хачита, подумай! Мы ведь были твоими друзьями!
Казалось, апач не слышит его:
— Правильно! Нас послали оберегать сокровище от Пелона и ему подобных, — бормотал он. — «Хачита, убей всех! — приказал мой верный друг. — Смотри, чтобы ни один, в ком есть хоть мельчайшая примесь белой или мексиканской крови, не ушёл». Я вспомнил! Какое счастье!
— Чёрт побери, ты, вонючий апач! — очнувшись, заорал Пелон. — Да во мне самом есть мексиканская кровь. А что ты скажешь насчёт Микки? В нём намешано вообще чёрт знает чего!
— Верно, верно. Счастливого тебе пути в Темноту, хозяин.
Прежде чем бандит понял, что последние слова индейца относятся непосредственно к нему, Хачита уже стоял рядом с ним. Топорик взвился в воздух, свернул в лучах восходящего солнца, повернулся полтора раза вокруг своей оси и вонзился в широкую грудь Пелона Лопеса примерно на треть рукоятки. Удар был настолько силён, что тело разверзлось, как трещина при землетрясении. Бандит, запнувшись, сделал единственный шаг в сторону Глена Маккенны, лицо его стало серым, как пепел.