Сперва Дрыбомордов и Николайченко налили глаза кровью, синхронно обозвали друг друга жидовскими мордами, а лишь затем стали куда решительнее защищать полезные исключительно для себя метры жилплощади.
Бригадир маляров, несмотря на больничный лист, сумел одержать победу в кровопролитном сражении к тому времени, когда спущенный с лестницы третий претендент на освободившиеся квадратные метры выполз из выварки вовсе не в том месте, где он распинал Христа, а в аккурат посреди двора. Он уже не помышлял о дальнейших захватнических целях по поводу не то, что какого-то мирового господства, но даже тринадцатиметровой комнаты и мирно стоял на четвереньках, изредка мотая головой, хотя никакой ошейник ему не тер горло, а сам он носил фамилию вовсе не Доберман, а Шпильберман.
Тем временем бригадир Николайченко снова доказал свои глубокие познания, теперь уже в военных науках, гарантируя поверженному Дрыбомордову провести у дверей его комнаты самую настоящую дефекационную линию, если этот охабалевший налетчик еще раз устроит из себя Котовского и косо посмотрит в сторону теперь уже ясно чьей комнаты.
Учитывая, что наследников у почившего соседа не было, бригадир Николайченко по-быстрому освободил по праву принадлежащую ему жилплощадь от всякого ненужного книжного старья, поставив красивый сервант на место выкинутого во двор за ненадобностью книжного шкафа, изъеденного шашелем. Этот сервант лишний раз говорил за склонность культурного человека до высокого мебельного искусства. Однако маляр поднял свой культурный уровень еще выше, расположив в витринке серванта семь гипсовых слоников, что вдобавок намекало за его любовь до представителей животного мира, не претендующих на квадратные метры в его хате.
Выброшенный во двор хлам с ходу привлек внимание детей. Но и взрослые тоже стали доказывать своим поведением, как они до сих пор любят вспоминать золотую пору жизни. Тем более, между ненужного мусора обнаружилось то, что могло враз испортить подрастающее поколение. Среди всяких-разных книжек валялись живописные изображения голых баб, а также явно буржуазных деятелей с их вредным старорежимным образом жизни. Всю эту пакость по-быстрому спалили, чтобы не сильно увеличивать мусорную кучу во дворе; правда, кое-какие трофеи детям удалось спасти от огня в связи с тем, что они бегали куда лучше взрослых.
Ученику Моршанскому досталась старая книжка с народными былинами, которыми его пытала флиберичка еще до того, как Ванечка узнал, откуда берутся дети.
Мамаша Моршанская была счастлива: ее сынок прикипел до чтения уже не в качестве наказания, а по своей доброй воле. Мадам доложила за это профессору Моршанскому, заскочившему на пару дней домой перед очередным симпозиумом. Папа Ванечки глубокомысленно заметил, что влияние генов доказано наукой, а значит в их интеллигентной семье ничего удивительного не произошло.
Чмокнув на прощание супругу, млеющую от гордости за сына, профессор заспешил в свою лабораторию, чтобы было чем поделиться на грядущем симпозиуме за свои очередные открытия по поводу разведения сперматозоидов нетрадиционными для академической науки путями с помощью новаторских методов и двух лаборанток.
Ванечка Моршанский с удовольствием читал былины о Садко, Бове-королевиче и прочих Ильях Муромцах, понимая: его бонна заслужила более длительное, чем в сортире, заключение. Потому что ее былины давали уму не больше, чем сердцу, вдобавок она обманывала ребенка, хотя родители учили Ваню с детства — лучше горькая правда, чем сладкая ложь. Благодаря полным редакциям народных легенд Ваня почерпнул для себя много нового и к вящей радости мамаши засыпал с книгой в обнимку.
Оказывается, герои былин мечтали не только сражаться за народ, у них имелись и другие желания, кроме как по поводу разномастных супостатов. Кроме воевать, они стремились пить и есть, причем последнего им хотелось гораздо чаще, чем выходить на бой с безобидным мастером художественного свиста Соловьем-разбойником, характеризуемым таким словом, которое Ванечка узнал в тот самый день, когда впервые попал в школу.
Ванечка окончательно убедился: ему в детстве таки да недодали правды жизни, когда вычитал за русских богатырей некоторые дополнительные сведения, не попавшие в другие книжки. Оказывается, бравы молодцы не только бегали из стольного града до неспокойного пограничья, но также за чужими женками, до ветру и на воровство.
Школьник испытывал точно такое же чувство глубокого удовлетворения, как его обвешанный почетными званиями папаша во время выступления на конгрессе микробиологов с докладом «Влияние „Малой земли“ товарища Леонида Ильича Брежнева на научный поиск и творческий процесс передовых сил науки всего мира».
В отличие от отца, Ванечка не заспешил прильнуть к главному достоянию сокровищницы мировой литературы, а продолжал отдавать предпочтение другим героям, нехай они не проканывали со своими мелкими подвигами рядом с пятизвездочным, как коньяк, писателем-полководцем.
В книге былин за народное дело стоял не только Микула Селянинович, но и маг столбом, а красны девицы раком, вдобавок Идолище Поганое на самом деле именовалось исключительно уебищем да и свет-князь Володимир посылал Илью-Муромца не столько сражаться с недругами, как совсем в такое место, где человеку с богатырской комплекцией было бы весьма затруднительно поместиться.
Добравшись до второй части книги, где помещались «Заветные сказки» Афанасьева, Ванечка уразумел, что ему в детстве недодавали не только по былинной части, а потому с жадностью набросился и на другую литературу, когда зачитал этот замечательный сборник до дыр в прямом смысле слова.
Ванечка рос самым настоящим книгочеем, наполняя душу родителей небывалой гордостью. Мадам Моршанская как могла оберегала сына от влияния улицы, на которую тот тем не менее изредка выскакивал. Папа, уже добравшийся в своих исследованиях до академической мантии, легко выдавал сыну деньги для приобретения литературы на самом престижном книжном рынке под названием Староконный.
Со временем Ваня стал там своим в доску. Любители книг едва успевали поражаться его глубоким литературным познаниям и с утра пораньше снабжали талантливого юношу подлинным антиквариатом еще до того, как на толпу книголюбов начинал переть муркет с тачкой впереди огромного пуза или очередная облава ментов.
Муркет, в сравнении с ментами, был самым настоящим подарком. Он уверенно пер свою тачку прямо в любителей книги и при этом орал благим матом: «Гробочитатели, разойдись!»
— Почему гробочитатели? — однажды поинтересовался у грузчика Ванечка, который не встречал такого выражения даже у самого Даля.
Муркет снисходительно посмотрел на школьника и снизошел до литературоведческого эссе:
— Потому что они давно подохли, а вы их читаете.
В отличие от грузчика, менты изо всех сил старались отучить любителей литературы собираться на Староконном. Несмотря на их регулярные старания переть против самого читающего народа на планете, Ваня пополнял свою библиотеку и спасался от облавы в собачьих рядах, трепетно пряча на груди томики Пушкина, Есенина, Маяковского и других классиков. После завершения облавы он шел с Молдаванки на свою Пушкинскую мимо крохотного дворика, где уже вторые сутки никак не могла скончаться свадьба, распевавшая с утра пораньше хорошо поддатыми голосами очередную песню неизвестного автора, чьи книги тоталитарный режим не издавал вместе с некоторыми произведениями самых выдающихся отечественных классиков.
Ванечка не обращал особого внимания на этот явный фольклор, его влекла подлинная литература, в отличие от какой-то «Одесской свадьбы» с ее припевом: