Пора было уходить, но Ленку затрясло судорогой истерики. Слава Богу, что Андрей уже отобрал у нее пистолет.
— Лена, Лена, надо уходить! Лена, прекрати. Бери Валерию, и уходим.
Лейтенант пробовал привести ее в чувство, но та уткнулась лицом в грудь Андрею и отчаянно заревела. Андрей через ее голову глянул на меня и с беспомощной улыбкой спросил:
— Что с ней теперь делать?
Я только пожал плечами.
— Тогда иди одевайся и одевай дочь. Да побыстрей!
Минуты через три мы с Валерией были готовы к походу. Андрей все пытался успокоить Ленку, гладил ее как маленькую по голове, шептал что-то на ухо. По лицу его катился пот, и я не был уверен, что это от жары.
— Юрка, как можно меньше вещей. Главное — возьми деньги и документы.
После этого он напялил на все еще всхлипывающую Елену шапку, отдал ей дочь, и она словно на автопилоте медленно пошла к выходу.
— Юр, не пускай ее первую на крыльцо, пойди подчисти там! — скомандовал Андрей. Я рысцой обогнал свое семейство, закинул на плечо сумку что побольше, в левую руку взял сумку поменьше, а в правую автомат. Так мы и вышли на крыльцо.
Меня удивило, что Андрей все еще ковырялся в доме, хлопал дверцами столов и шкафчиков. Он явно что-то искал.
Свежий морозный ветер сразу ударил мне в лицо. Похоже, менялась погода, и низовой, пронизывающий ветер сразу пробрал меня до костей. Я шел впереди всхлипывающей Елены, надрывался под тяжестью сумок и напряженно вглядывал ся в темные тела, застывшие в самых неожиданных позах. Чтобы обойти завал из трех тел, я вынужден был ступить в сугроб и, продравшись сквозь плотный снег, протоптал дорогу для примолкшей Елены. Ее истерика кончилась из-за шока, полученного ею при виде этих шестерых, убитых ее собственным мужем. А мне просто отрывал руку автомат. Я пробовал нести его, как это делают супергерои в американских фильмах, подняв ствол вверх, но быстро понял, что я не Шварценеггер. Так и волок его как третью сумку.
Андрей догнал нас уже у калитки. Он тяжело дышал, все-таки пришлось бежать с почти сорока килограммами золота за плечами.
— Куда теперь? — спросил я. — На платформу?
Он отрицательно мотнул головой, чуть отдышался и высказал свою идею:
— Пойдем к машинам. Я взял у Кольки ключи.
В тупичке за огромной кучей снега, которую нагреб бульдозер при расчистке дороги, стояли три машины — «Нива», «Форд» и бежевая «Волга» Николая.
— Хорошо хоть не загородили ее, — сказал Андрей, открывая дверцу машины ключами. Мы погрузились. Елена с дочерью устроились сзади. Андрей сел за руль, я рядом с ним. Уже когда Лейтенант разворачивал машину, я заметил в окнах покинутой нами дачи всполохи бушующего огня.
— Ты поджег дачу? — удивился я.
— Да, вылил две бутылки ацетона, она быстро занялась.
— Зачем? Их же быстро найдут.
— Да, какая разница, стрельба и так слышна была на Красной площади. У меня не было времени стереть все отпечатки пальцев.
Я боялся, что у небольшого домика сторожей нас остановят, но охранников по-прежнему не было видно. Лейтенант думал о том же.
— Поди уже Новый год справляют.
Через полчаса мы выбрались за отдаленные окраины столицы, хотя и не считающиеся Москвой, но по сути давно уже проглоченные этим городом-монстром. Андрей, переключая скорости, как-то постанывал. Я заметил, что бинт на его ладони пропитался кровью.
— Давай-ка я тебя подменю. Лен, надо его перевязать. — Я обернулся к жене, пожалуй впервые за то время, что мы ехали в машине. Лицо ее осунулось, под глазами набрякли мешки, но она кивнула уже спокойно:
— Да, конечно.
И я подумал о том, что, оказывается, совсем не знал ее. Считал ее большим ребенком, нежным, оранжерейным цветком. А она неожиданно проявила столько силы, воли и мужества.
Пока я вел машину, Елена перевязывала Андрея.
— Опять кровь выступила сквозь шов, — озабоченно сказала она, обрабатывая его ладонь. — А ведь уже совсем было зажило.
— Андрей, куда мы едем?
— Подальше от Москвы. На юг. Надо пересесть на поезд.
С машиной мы распрощались в Туле. Нашей целью был Крым, но билетов до Симферополя не оказалось, пришлось взять до Одессы.
— Ничего. Где-нибудь в Харькове пересядем, — подбодрил нас Андрей. — Давайте разделимся.
Он пояснил свою мысль уже на перроне.
— С этой минуты мы друг друга не знаем. Вы едете отдельно, на меня ноль внимания. Ясно?
— Зачем все это? — спросила Ленка.
— Пойми, крошка, — терпеливо начал объяснять лейтенант. — Нас слишком многие видели вместе. Те же алкаши-сторожа, а военврач? Забыла? Так что вот вам все деньги, а я забираю золото. Хорошо?
Мы нехотя подчинились. Он все говорил правильно, но мы как цыплята за клушей привыкли следовать за ним повсюду.
ДОРОГА В НИКУДА
Уже сейчас, несколько лет спустя, раздумывая о том, что нам помогло избежать длинных рук правосудия, я пришел к выводу, что на нас работало само время. Разваливалась громадная империя. Политики, военные, милицейские чины пытались урвать себе кусок побольше. Избавившись от союзного руководства, они чувствовали себя огро-омными начальниками и делали все, чтобы еще больше подчеркнуть свою самостийность. Нас еще могла перехватить дорожная милиция, но мы сели в поезд тридцатого декабря и за два дня пути не видели ни одной милицейской фуражки. Рассыпающаяся страна уже во всю отмечала Новый год.
Мы это поняли сразу, лишь только вошли в вагон. Проводница еле стояла на ногах. По-моему, она даже не видела нас, поскольку оба ее глаза смотрели на собственный нос. Махнув рукой куда-то в глубь вагона, она пробурчала:
— Места там, дальше, — и боком уползла к себе в купе.
Несмотря на поздний час, в вагоне полыхал свет, густо стоял табачный дым, долдонили что-то пьяные голоса. Кочевой народ уже вовсю праздновал самый светлый праздник всех времен.
Мы с Еленой еле отвоевали нижнюю полку, согнав с нее молодого, прыщавого юнца, явно перебравшего дармового портвейна. Я устроился на боковушке напротив, на второй полке. Оттуда я видел, как Андрей прошел дальше и устроился через два купе от нас. А Елена уже наводила в нашем купе свои порядки.
— Перестаньте курить! — строго обратилась она к усатому дедку, смолившему какую-то особенно слезоточивую гадость. Старик, к моему удивлению, повиновался, хотя до этого я вообще сомневался, что он что-либо понимает, настолько мало осмысленности выражал его взгляд. Этому способствовала его бабка, поддатая чуть в меньшей степени, чем ее супруг.
— Та загаси ты свою люльку поганую, побачь, туточки ведь ребеночек!
Тем временем юноша, дистрофическое дитя советского строя, резко побледнел и побежал в тамбур блевать. Елена устроила сонную Валерию на голый матрас и пошла к проводникам выбивать постель. Вернувшись, она сказала:
— Кошмар. Они там все пьют и пьют…
А веселье кругом продолжалось. В одном месте затянули заунывную песню, при этом не выговаривая и половины слов. Хохот сменялся руганью, в тамбуре уже дрались, и там же рядом раздавались «рыдания» нашего юного друга. И несмотря на это, уже через полчаса мы спали. Последние московские события вымотали нас до изнеможения.
Утром я даже не сразу понял, где нахожусь. Равномерное покачивание, перестук, жесткая полка. Впервые в жизни я не узнал место своего обитания. На секунду мне показалось, что я опять на плоту, и это шумит подо мной река, и холод, холод, холод. Лишь крик над ухом какого-то замерзшего пассажира: — Э, проводники, вы топить собираетесь или нет!? Задубели как собаки! — вернул меня к реальной жизни.
Подняв голову, я посмотрел первым делом в сторону своего семейства. Они еще спали. Ленка съежилась клубочком, обняла дочь, поверх одеяла накинула свое пальто. Выходя в тамбур, я увидел опухшую с перепоя проводницу, пытающуюся растопить печь. Весь этот день прошел под знаком похмелья, ну а кончился, как и полагается в новогоднюю ночь, грандиозной пьянкой.