А еще то, что стоящий рядом вместе с тобой является частью чего-то большего. И это большее не имеет материального измерения.
Это был единственная ночь, когда люди Поселка могли позволить себе погрустить о том, что где-то далеко есть совсем иная жизнь.
Где-то, где люди бывают счастливы совсем по-другому, по-бытовому. Они счастливы, читая хорошие книги под мягким желтым светом настольных ламп или торшеров. Где радуются хорошим оценкам детей в школе, или просмотру хоккея на экране цветного телевизора, на который семья копила два года.
В отличии от Сервера. Где счастье часто заключено в кружке горячего чая в коченеющих руках в сложной геологической экспедиции.
Или в отсутствии следов олова в только что намытом в ледяной воде шлихе. Нет олова, значит, может присутствовать золото.
Или в простой улыбке друга, который удержал тебя от падения на спину, когда взваливаешь на спину тяжеленный рюкзак, оступаешься и пытаешься найти устойчивое положение.
Люди молчат, потому что знают, что работают для тех, кто там, далеко могли читать под лампами и смотреть хоккей.
Когда за горизонт уходил последний конвой с транспортами, и энергия «материка» как бы отступала, растворялась, Поселок вновь погружался в атмосферу зимнего Севера. С его пронзительно красивыми рассветами и холодным дыханием.
У людей появлялось ощущение, что они в гостях у невидимого гигантского, седовласого и седобородого старика и духов из местных преданий.
Конечно, геологов, людей бесстрашных и верящих в силу человеческой воли и разума, местные легенды и мифы совсем не пугали. И мы уважительно относились к ним. Так же, как и к местным танцам или игре на диковинных музыкальных инструментах. То есть просто, как к культуре или обычаям. Не более того.
Но мне нравилось думать и представлять, как люди, пришедшие сюда десятки веков назад и выбравшие место своим домом, выходили навстречу к силам природы и договаривались с ними о сосуществовании.
Местные всегда располагали меня к себе сакральным, бережным и уважительным отношением окружающей природе. Конечно, глупо звучит, но иногда мне казалось, что природа отвечала им тем же.
С этими мыслями, окунувшись в предчувствие наступающей зимы, я дошел до места
То самое здание гостиницы, возле которого я и Сема дрались с двумя артельщиками, уже опустело.
Прибывшие вместе с транспортом гости Поселка, уже поднялись на борт своих кораблей. В вестибюле гостиницы, если так можно было назвать небольшое помещение прямо на входе, никого не было.
Я прошелся по коридору в поисках дежурной, но нигде ее нашел. Я вернулся к столу, выполнившему роль стойки регистрации гостей, и заглянул в раскрытый журнал записи посетителей.
Быстро найдя номер комнаты Кати и Марины, я решил не терять время и сходить туда.
Остановившись у двери, я прислушался. Но в номере было тихо. Я постучался.
Никто не ответил. В этот момент я заметил, что в двери снаружи торчит ключ.
Подождав еще немного, я легонько толкнул дверь. Она оказалась не заперта.
— Есть кто-нибудь? — спросил я, заглядывая в щель, — Марина? Ау. Это Илья
Мне никто не ответил. Я огляделся по сторонам, вытащил ключ и никого не увидев, вошел в номер.
Я запер дверь изнутри на замок и решил быстро осмотреть тут всё.
Глядя на неубранный гостиничный номер, могло сложиться впечатление, что девушка совсем недавно отлучилась на некоторое время из своей комнаты.
В помещении было два раздельных спальных места с тумбочками, шкаф, узкий письменный стол, на котором стоял пузатый многогранный графин с питьевой водой и пара пустых стаканов. Видно, что к ним не притрагивались.
На кровати находился открытый, не до конца собранный чемодан. Часть аккуратно сложенной одежды все еще лежала рядом на постели.
На тумбочке я увидел журналистское удостоверение, выданное столичной газетой на имя Гинзберг Марины Иосифовны, пятьдесят первого года рождения. Здесь же лежала ее раскрытая дамская сумочка.
Боковым зрением я заметил краешек документа, выглядывающего из под кровати. Я наклонился и поднял пассажирский билет Марины на местные авиалинии. Так называлась малая авиация, перевозившая людей на небольшие расстояния на «кукурузниках».
Как ни странно, под кроватью также валялся ее паспорт. Я решил ничего не трогать и приступить к беглому осмотру комнаты.
Копаться в ее вещах не хотелось. Хоть она и была каким-то образом причастна к отравлению Кости Гибаряна, устраивать жесткий обыск я не стал.