— Что вы хотели по-второму вопросу?
Все таки Гунько был глуп. Или делал вид, что глуп. Я ведь не забыл, что мы изменили маршрут с подачи Ямазова. Но пока помолчу.
— Дай мне хоть что-нибудь. Какие-то координаты, ориентиры названия, связанные с месторождениями.
Костя Гибарян молоток. Сталь. Не дал себя прогнуть и молчал, как я его и просил.
— Не помню ничего. А это зачем?
— Ну поговори с Костей, он же память не терял!
— А это зачем?
— Если ты опять скажешь, что все забыл на собрании, то тебя просто напросто отстранят от работы, до окончательных результатов комиссии. Я ничего не смогу с этим поделать.
Хитрый жук, хочется тебе все-таки подсидеть Куницына. А он тебе доверяет. Гунько не был бы собой, если бы не попробовал меня так мелко шантажировать
— Вы за меня не беспокойтесь, если что, я в промывальщики пойду.
— Да не возьмут тебя никуда в золотодобычу, как ты не понимаешь?
— Работы в Поселке хватает. Найду что-нибудь.
— Ну, как знаешь. Мы по Ямазовым договорились?
— Договорились. Пока не приедет Куницын.
— Собрание в 18–30 в актовом зале. Приходи пораньше. Не опаздывай.
До вечера у меня в планах было два дела. Я собирался навестить Алену и Костю, который лежал в палате в «больничке».
Как только я прибыл в Поселок я позвонил из таксофона в поликлинику. Выяснилось, что у Алены сегодня был выходной. Поинтересовавшись состоянием здоровья Гибаряна я уточнил ее домашний номер у дежурной
— Девушка, а нее есть дома телефон? Можно мне ее домашний номер телефона?
Мне ответили, что не уполномочены отвечать на подобные вопросы.
— Но то ее пациент. Я только вернулся из экспедиции. Она настоятельно просила, чтобы позвонил ей сразу по прибытию. Может вы наберете ей домой и спросите позволения передать номер?
— Как вас зовут?
— Не помню. Скажите ей этот тот, кто из-за нее потерял память. Шучу, Бурцев Илья. Я перезвоню, через пять минут. Кстати, когда можно навестить Константина Гибаряна?
Через несколько минут у меня был ее домашний номер. Алена жила в отдельной квартире в доме, где расселили руководство Поселка и учреждений.
— Привет, — услышал я в трубке ее голос и улыбнулся. Он заставлял замирать сердце, — Бурцев, что молчишь? Алло?
— Соскучился, хочу чтобы ты все время говорила. А я слушал.
— Дурак, лучше меня увидеть
— Выезжать?
— Нет, у нас сегодня днем театральном кружке репетиция в клубе. Приезжай через три часа.
— Самодеятельность?
— Самодеятельность — это лечить амнезию рискованными походами за вашим золотом. А у нас театр. Мы спектакль готовим.
— Да? Какой?
— Мы ставим «Машеньку», у нас там как раз роль «Моти», вакантна? Не хочешь себя попробовать?
— Чтобы быть рядом с тобой, готов и «Мотю» и самого «Сатану» играть! Я в универе тоже артистом был — пел в студвесне. Хочешь послушать? Могу про медицину. Если не боишься конкуренции
— Ну давай сбацай, если не боишься, разочаровать своего лечащего врача
— Мы поедем, мы помчимся в венерический диспансер, и отчаянно ворвемся прямо к главному врачу…
— Всё-всё хватит, — мне удалось ее рассмешить, — я знаю эту песню. Дуралей ты, жду тебя в клубе. Мы ставим «Машеньку»
— У тебя ужасная жизнь. Ты отдыхаешь, там же где и работаешь. Так нельзя. Я тебя как-нибудь в тундру увезу.
— Смотри, «увозилку» не надорви. Поздравляю тебе со спасением своего боевого товарища, — она снова посмеялась, — тут весь Поселок о вас говорит. Говорят, что вы нашли Сезам — пещеру АлиБабы.
— И не одну!
— Ой, сама скромность. Так вот, насчет поездки в тундуру и вообще, у меня условие…
— Слушаюсь и повинуюсь…
— Я ни слова не хочу слышать о золоте, все вокруг только о нем и говорят.
— Сударыня, ваше слово, закон!
— С утра нам еще одного пациента из вашей группы с огнестрельным ранением привезли. Мне пришлось выйти в выходной и осмотреть. Не ты ли его подстрелил?
— Ямазов Султыг. Хотелось бы, но увы. Надеюсь он вел себя прилично?
— Вполне. Что у вас там вообще происходило?
— Ну вы же запретили мне говорить о золоте, как же я теперь смогу вам рассказать об этом, сударыня?