Он арестовывался уже в третий раз, был очень рассудителен и нетороплив, настоящий гуру. Вообще он был очень дружелюбен и неунывающий и его бодрое расположение духа очень подкупило меня.
Никто меня не тянул за язык, но я был не в состоянии сдерживаться, сказались недели напряжения и психологического давления, и я немного рассказал о своем деятельности в самиздате.
Райхельгауз рассказывал, как лучше вести себя с КГБ на допросах, пояснил, что нельзя отказываться от дачи показаний, потому что будет только хуже. Лучше рассказать частичку, правды и иметь железную отговорку о сотрудничестве со следствием на суде.
Пока мы сидели вместе, я всего однажды был вызван на допрос и по его совету частично признал изготовление, точнее перепечатку литературы.
Меня не сразу смутило то, что первые две отсидки у него были по «обычным» уголовным статьям. Оба раза он сидел за хозяйственные, точнее финансовые махинации.
В первые раз за спекуляцию золотыми изделиями, во второй раз за валютные дела. Он убеждал, что им занимался КГБ, потому что купленная валюта оказалась в руках кого-то из тех, кто пытался сбежать за границу.
Сейчас же он был арестован за сущий пустяк. Ему показали фотографию, как он угощается сигаретой из пачки английского дипломата.
По его словам хотели ему пришить измену Родине и шпионаж в пользу Британии. Он довольно подробно рассказывал про старые дела.
Через какое-то время, мне начало казаться, что все его рассказы больше напоминают сюжеты каких-то дешевых детективов, нежели реальные дела.
Моя интуиция меня не обманула. Это был крах. Удар от которого я долго не мог оправиться. За время совместного пребывания я успел выболтать Райхельгаузу все подробности своего дела.
Выяснилось, что он, штопанный кондом, актеришко, какого-то подмосковного театра, которого действительно поймали на валютных махинациях с долларами для еврейских эмигрантов. Будучи стукачом КГБ он взялся «направлять» меня в нужное русло.
Узнал я это, когда следователь показал мне подробные рукописные отчеты о наших разговорах с Райхельгаузом, написанные моим соседом. Тогда же следователь рассказал мне о его профессии. В этот же день меня перевели обратно в первую камеру.
Я был готов сдохнуть от обиды, преданного доверия и дичайшей, можно сказать библейского масштаба, несправедливости. Так я познал второе правило «Не верь», после «не проси».
Мое психологическое состояние было настолько тяжелым, что на следующих допросах я признался во всем, что требовалось следователю, кроме информации о машинистке Марине, подписал абсолютно все протоколы допросов, не читая и не проверяя.
Следователь был очень доволен, я не знаю кем больше — мной или Райхельгаузом, но именно по этой причине он сначала заинтересовался Мариной, но потом заключил со мной джентльменское соглашение насчет неё.
Я думаю, что чувствовал, что он врал насчет того, что проверит ее, а потом тут же оставит в покое. Но мне нужна была хоть какая-то моральная опора для того, чтобы дальше жить.
Я таким образом убеждал себя в том, что спасаю хотя бы ее. Ведь к этому времени я дал показания на своих товарищей, которые были задействованы в самиздате и еще в кое-каких делах.
Потом от других фигурантов, уже на зоне я узнал, что он сделал Марину сексотом и своей любовницей. Скорее всего так и есть.
Очень удобно. Если ты следователь, то у тебя красивая девушка под боком, на крючке, которая сообщает о делах и новых поступлениях в самиздате. Это я ее со всеми познакомил, хотел показать, какой я крутой.
Но теперь ни о чем не жалею, потому что оказалось, что мои подельники и Марина сдали меня намного раньше, чем я их. Чуть ли не на следующий день после моего ареста. Так, что мы вроде квиты — в расчете.
— Андрей, ну неужели тебе за Архипелаг-Гулаг срок дали? Разве за такое сажают?
— Там было еще кое-что.
Я помолчал, предоставив ему право самому выбирать отвечать или нет.
— Пообещай, что никому не расскажешь. Это личное. Касается только меня. Если про это узнают на зоне, то мне крышка.
Он смотрел на меня вопросительно.
— Обещаю. Ну только, если ты своим рассказом не подставишь меня. Поэтому подумай сначала.
— Не переживай, точно не подставлю. Вообщем, я очень люблю фантастику. Вся эта история с самиздатом больше из-за нее. Мне обещали дать перепечатывать книги Брэдбери, если я перепечатаю статьи из журнала «Посев». Мне журнал не нравился, его издавала организация НТС. В «Посеве» эмигранты, новые и старые, в том числе бывшие фашисты, статьи про СССР публикуют. Взялся потому что без этой работы фантастики было не видать, как своих ушей. Если в зоне узнают, забьют как фашиста. А я не фашист. Я за наших.
— Вот не пойму я тебя, Латкин. Как же ты за наших, если ты антисоветскую литературу добровольно распространял?
— Я против коммунистов и советского строя.
— И чем же тебе советский строй не нравится?
Он еще раз подозрительно посмотрел на меня, вспомнив про правило «не верь» и актера Райхельгауза.
— Эх, я и так много наговорил. Если продолжу, то еще на один срок наговорю.
— Да ты не бойся, я не стану на тебя стучать.
— Ну хорошо, во-первых, меня не устраивает то, что везде идеологическое засилье и цензура. Причем в тех вопросах, которые вполне можно было отпустить. Давление идеологии, которая не может ответить на вопросы.
— Тогда это не давление, а вакуум. Старая кончилась, ее мало кто воспринимает всерьез. Новой нет. Партбилет — уже не та ценность. Вернее, ценность для меньшинства. Что значит засилье?
— Ну это значит, что перебор с тупым навязыванием идеологии, понимаешь. В некоторых ВУЗах примерно четверть времени на первых двух курсах изучаются непрофильные, идеологизированные предметы. Марксистско-Ленинская теория История КПСС, Диамат. Про диамат загадку знаешь?
— Нет, расскажи.
— Ну у студента спрашивают: В чем различие между матом и диаматом? Он отвечает: Мат все знают, но притворяются, что не знают. Диамат никто не знает, но все притворяются, что знают. А в чем сходство? И то и другое является мощным оружием в руках пролетариата.
— Кхех, — я улыбнулся, а Латкин продолжил:
— При этом самое страшное в том, что эти захватившие власть идеологи были абсолютно безграмотны во всех вопросах, в том числе и в самой марксистской теории. А ты знаешь, что Маркс не очень то и жаловал царскую Россию?
Он посмотрел на меня испытующе. Я кивнул.
— Не любить Русскую монархию и Россию не одно и тоже, они с Энгельсом так «не любили» Россию, что начали в 1869 году учить русский язык. Допустим, идеология, что еще не нравится
— Долгострой. Просто огромные объемы замороженного долгостроя. Ты видел, как долго строятся дома в городах?
— Долго по сравнению с чем или с кем?
— Да с той же Америкой.
— Есть такое, наши могут строить долго. Проблема с проектами, со стройматериалами, персоналом. У нас климат сам знаешь какой, но как построят, то моментально заселяют. На Западе строят быстро, но полно жилья пустует. Стоят невыкупленные и уже построенные дома, которые даже в аренду трудно сдать.
— Ну тебя послушать у нас все хорошо. Где производство ТНП? Мы же отстаем в производстве ТНП. Одни танки и ракеты. Нам говорят, что мы превосходим НАТО в обычном вооружении. По ядерному оружию, чуть ли не в десять раз. Нужно ли СССР такое превосходство? Зачем иметь возможность уничтожить Землю десять раз, если мы можем это сделать пять раз? Лучше пустить эти деньги на производство джинсов или кроссовок.
— Объемы производства ТНП в стране большие, просто огромные. В Госплане и у заводов иная проблема: делается много ненужного и не производится то, что нужно. Это действительно проблема, только не совсем понятно кто ее создал: Госплан или советская торговля, дающая статистику. По оружию сложно ответить. Но армия должна быть сильной. Еще Наполеон сказал: «Кто не хочет кормить свою армию, тот будет кормить чужую». Что еще?