Если кто-то мешает этому или сопротивляется, то таких убирают.
Конечно убивают не собственноручно. За убийство отвечают вовсе не те кто наверху, матерые преступники. Эти только приговаривают к смерти. Убивают мелкие воры, под страхом собственной смерти. Их посылают на убийство, как на работу.
Латкин понял, что не сумеет меня подчинить себе и убить он, видимо, тоже не смог. Хотел ли? Я еще раз подумал об этом. И пришел к выводу, что если хотел бы, то не открыл бы дверь, когда волки набрасывались на балок.
Рядом лежал казенный холщовый мешок с золотом. Увесистый. Но не слишком большой. Мешочек мог поместиться на ладони взрослого мужчины.
Золото, которое свело с ума Латкина оказалось ворованным. Как я узнал? Очень просто.
Тот кто украл, даже мешок не сменил.
В нем были разные по размеру самородки из нашей летней партии с Гибаряном.
Дело в том, что обстоятельства сложились так, что мы так и не сумели переговорить с глазу на глаз, чтобы выяснить все подробности его пребывания с теми тремя уголовниками.
Я давно прекратил попытки вспомнить экспедицию в деталях, это время и события так и оставались в памяти за семью печатями.
Владельца мешка выдавали дата и фамилия моего друга на пришитой лычке, написанные шариковой ручкой.
Для того, чтобы узнать каким образом мешок с самородками попал к моему соседу мне нужно было переговорить с ним лично.
Ну что же, когда увижу, то спрошу. Бежать с украденным золотом, а потом бросить его. Не смешно. Таких историй в этих Северных золотоносных краях много.
Больше только историй про то, как люди бежали с украденным золотом, погибали, а потом их находили с металлом.
Местные говорят, что золото так наказывает, и что лучшее средство от наказания не трогать и не иметь с ним никаких дел.
Немного пораскинув мозгами, я решил, что не буду тащить с собой мешок. Это лишний вес, да и кто знает, как история в будущем обернется.
Вдруг, я нагоню Латкина и золото снова сведет его с ума.
Потому утром я решил устроить, что-то типа тайника, и сложить туда золото и вещи, которые я оставлю.
Сейчас, в темноте двигаться не имело никакого смысла, можно было навернуться. Только новых травм мне для полного счастья не хватало.
Мне захотелось подурачиться и я торжественно себе объявил:
— За проявленные мужество и стойкость духа в борьбе за выживание, за упорность и несгибаемость инженер-геолог Бурцев награждается порцией шашлыка из белой куропатки! Уверен, что и в дальнейшем, товарищ Бурцев сможет трудиться на благо Родины и всего человечества.
Мне очень нужно было сказать себе что-то приободряющее.
Не каждый человек понял бы такое отношение к себе. Но это непонятно до тех пор, пока не очутишься вдали от цивилизации, в абсолютной глуши, один, лишенный привычных вещей, удобств и общения с другими людьми.
Волей неволей заговоришь сам с собой, чтобы услышать человеческую речь и не сдвинуться с катушек.
Сегодняшняя добыча была наградой за мою мужскую силу и умение выживать.
Когда ты один на один с природой или смертью, и по настоящему жаждешь выжить, то кто-то должен поддержать тебя и признавать твои успехи и победы.
Если признавать некому, тогда это должен делать ты сам. Это не просто мантра.Это не тщеславие, а закон выживания.
Это закон, по которому живут все северные народы. Именно поэтому, они зачастую говорят о себе в третьем лице.
«Выкван меткий охотник, Выкван завалил медведя со ста метров прямо пулей в глаз».
Мой ужин был готов. Я взял кусок одеяла и снял шампур — шомпол с огня.
Мясо оказалось нежнейшим. Оно практически ничем не отличалось от курятины, только из-за того, что птица всю осень питалась ягодами от шашлыка исходил ягодный аромат.
Разумнее было снова сварить бульон, но я не удержался и не смог отказать себе в удовольствии поесть настоящего шашлыка.
Я смотрел на тлеющий огонь играющий среди угольков и ел.
Мое пиршество, начатое днем с бульоном продолжилось. Съев ровно половину, я оставил вторую половину шашлыка на завтра на утро.
Завтракать им буду. Ананасов с рябчиками нет, но есть кое-что получше.
После я тщательно вычистил «шампур». Вторую половину тушки я заботливо убрал и планировал съесть ее завтра.
Потом я заварил «чай», позволив себе добавить в него совсем немного сахара. Может быть десятую долю того, что у меня оставалось.
Потом я пересчитал спички и свои запасы.
Теперь я чувствовал себя уверенно и знал, что снова раздобуду еду если не завтра, то послезавтра.
Подкинув дров в костер, я устроился на ночлег. Возможно, в зимовье оставили патронов и рыболовных крючков, тогда можно будет поохотиться и порыбачить.
По моим расчетам я уже преодолел процентов сорок маршрута.
Думая о завтрашнем дне и лабазе, в котором мне предстояло спрятать вещи и золото, я незаметно для себя вырубился и уснул.
На утро солнечный свет, разбудивший меня, едва пробивался через толстые облака на северо-востоке. В этом месте было значительно теплее, чем ниже в долине, где стоял балок.
Проснувшись я понял, что еда подействовала на меня чудотворно, несмотря на не очень большой объем съеденного.
Во-первых, у меня пропало ощущение слабости и усталости.
А во-вторых, к своему великому восторгу я обнаружил, что наступать на больную ногу мне стала намного легче. Отек начал спадать.
На радостях я кинулся за своим вторым ботинком, но все же стопа пока еще не влезла в обувь.
Ладно, нужно беречь ногу. Не сегодня так завтра влезет.
Позавтракав, я отправился устраивать схрон. Собрав все вещи,которые я не смог бы тащить с собой, и уложив их вместе с мешком золота в одеяло, я обвязал это новый тюк бечевкой и спрятал его между двумя приметными валунами.
Чтобы в него не лазили мелкие грызуны и животные, мне показалось, что я видел вдалеке метрах в восьмидесяти лисицу с куропаткой в зубах, я завалил все это добро крупными камнями. Получился своеобразный холмик.
После я собрал свои пожитки и двинулся в путь дальше по следам оставленным Латкиным.
Я шел и смотрел на небо, похоже что снег все таки повалит ближе к вечеру.
Радости в этом мало.
Я шел и продолжал думать о еде, так же как я это делал вчера пристально всматриваясь в окружающий пейзаж камни и кустарники. Я искал взглядом куропаток. Мои метальные «пращи» были наготове.
Но пройдя километра три, я так и не увидел ни одной птицы, впрочем как и ни одного другого живого существа.
Привал я себе наметил еще через километр, но теперь мне хотелось пить. Жаль, что Латкин не выкинул мою флягу.
Поэтому я все же остановился и направился к ручью. У ручья на берегу образовались небольшие лужи покрыты очень тонким слоем прозрачного льда.
Меня надоумило заглядывать в каждую лужу и к моему удивлению в первой же луже я увидел небольшую рыбу. Это была ряпушка, совсем небольшая сантиметров пятнадцать в длину. Они редко когда вырастают длиннее двадцати сантиметров.
Во мне тут же взыграло желание поймать ее во чтобы то ни стало.
Сняв с плеча пику я осторожно поколол лед и вытащил осколки плавающие на поверхности так, чтобы не спугнуть ряпушку.
Лужа оказалось намного глубже, чем мне показалось на первый взгляд. Я встал на четвереньки и попробовал схватить схватить ее быстрым движением, запустив руку в воду по самое плечо. Но рыба мгновенно среагировала и ускользнула.
Я все еще ее видел попытался поймать снова, но у меня ничего не вышло.
Тогда я поднялся, занял устойчивое положение широко расставив ноги и костыли над лужей и стат пробовать проткнуть ее пикой, как это делают индийские или африканские охотники.
Я тыкал много раз стараясь попасть в эту ряпушку.
Но не тут-то было. Я поднял со дна осадок и взбаламутил прозрачную ранее воду, в которой теперь ни хрена не было видно.
Тогда мне пришлось ждать пока вся муть осядет и вода снова не станет прозрачной. Ведь я теперь совсем не видел рыбу. А сдаваться и уходить я совершенно не собирался.