Я переживал не выпала ли она у меня, но через пару секунд выловил ее из рукава вязаного жакета.
— Вот они, родименькие не зря я вас прятал!
У меня в руках лежал коробок с десятью спичками, которые я заранее предусмотрительно отложил в маленькую жестяную коробочку из-под монпансье и обернул листом вощеной бумаги.
Через пол часа я заваривал кипяток и сушил вещи. Можно было сказать, что я был счастлив в том момент.
Мне показалось, что волк наблюдая за тем, как человеку удалось разжечь костер даже как-то приуныл и удалился так, что я его перестал видеть.
Он не ушел, но на этот раз моральное превосходство было на моей стороне.
— Не по зубам я тебе, не по зубам. Я не Латкин, — громко повторил я зверю. Мне даже показалось, что он ответил, что-то типа «как знать, мы это еще посмотрим», но это скорее всего был воображаемый ответ, который можно словить и от голода и от одиночества.
Чай оказался очень кстати. Я растворил большой кусок сахара в кружке. Тепло разливалось по телу, а потрескивающий сырыми дровами костер сильно дымил и привносил в текущий момент спокойствие.
Я почувствовал, что могу встать и идти дальше.
Не стал рассиживался, и согревшись, уже через час бодро зашагал в направлении зимовья.
К нему я пришел примерно через пять с половиной часов. Я увидел небольшой сруб в бинокль километра за три. Он стоял почти в центре большого плато на опушке тундровых зарослей с низкими растениями.
Издалека он казался кораблем в море снега. Я удивился, что его стены не занесло полностью снегом.
Я представил, что это большое судно, пришедшее мне на помощь.
Волк с момента, когда я развел костер и выпил чая с сахаром на последней стоянке больше не показывался.
Может быть даже он послушал меня и ушел. По крайней мере на душе было легко и я больше не ощущал что он преследует меня.
Хотя я очень сильно устал последние километры дались мне очень легко. Словно и не было того глубокого снега, в который то и дело проваливались мои ботинки, этих несколько суток тяжелейшего пути.
Будто вовсе и не бывало больной ноги, смерти Латкина, который оказался порядочной сволочью, но к которому я успел привязаться душой.
Теперь, как говорят в народе, передо мной забрезжила надежда. Зимовье ждало меня, оно звало и манило.
Всю дорогу к нему, точнее с того момента, как я увидел добротный деревянный сруб, я представлял себе, что найду внутри продукты, патроны и все необходимое для жизни.
Почему-то казалось, что внутри будет большая русская печка, обязательно с огромной овчиной, на которой можно будет спать и ею же укрываться.
Кадушка деревянная с водой, свечи стол лавки и книги. Хорошо, если еще есть баня, хоть по белому, хоть по черному.
Вот такое просто представление о загородном комфорте у советских геологов. Никаких джакузи и хамамов, тостеров, микроволновок и ванн.
Подходя поближе, я ненадолго останавливался, и наученный горьким опытом с Латкиным, вглядывался в бинокль, пытаясь разглядеть не живет ли кто в зимовье.
Но судя по внешним признакам там никого не было. По крайней мере входная дверь была занесена снегом и судя по снегопаду в последние двое суток в дом никто не заходил и из него не выходил.
Последний километр был взят почти галопом.
Я приближался и с каждым новым шагом силы прибавились, под конец я чуть ли не бежал делая большие шаги в снегу и, видимо, расходуя, неимоверные количества энергии.
Это было опрометчиво, потому что я мгновенно взмок, моя спина, шея и голова вспотели и парили в морозном воздухе, освещающимся заходящим солнцем
Но энергия из меня так и перла, я был полон жизни и сил.
Добравшись до места, я очистил ступени от снега, сбросил с плеч ношу на крыльце. Присел чтобы отдышаться.
Минут через пять, когда дыхание восстановилось, а тело еще не успело остыть я для начала обошел зимовье кругом, чтобы оценить его защищенность.
Как ни странно оно, как бы одиноко располагалось среди обширной заснеженной площади, хотя лично я разместил бы его у подножия ближайшей сопки, метрах в шести ста.
Не знаю, что подвигло хозяина поступить таким образом, может сопка слыла «нехорошим» местом, может где то рядом бил ключ — источник воды, но всем известно, что лучшее враг хорошего.
Я тихо пробурчал себе под нос:
— Видел я три жилища в этом краю: в первом лагере плохие люди захватили власть; во втором меня бросил больного на произвол судьбы другой плохой человек; третий хоть далеко от цивилизации, но променять его на четвертое я не желаю — от добра добра не ищут!
И стал разгребать руками снег перед дверью. Когда я уже практически закончил, то опять услышал то самое приглушенное сопение, похожее не то на глубокий вздох, не то тяжелый кашель, смешанный с тихим рычанием.
Я резко повернул голову в сторону откуда исходил звук. Между сугробов раскачивалась серая голова.
— Ах, ты ж паскуда! — крикнул я в оскалившуюся волчью пасть рывком открыл на себя дверь, подтянул рюкзак, оружие, протолкнул в дверной проем и быстрым шагом вошел в зимовье.
У меня из головы не выходила картина со скалящимся зверем. Он каким-то образом обошел меня стороной и вышел сюда по другой тропе.
Здесь внутри все было почти так, как я себе представлял в мечтах. Печь, окна, рубленый стол со свечами на нем.
Я огляделся и увидел деревянные полки с аккуратно сложенной посудой. На верхней полки стола коробка с патронами.
— Вот они! Есть! Только бы мой калибр!
Я мгновенно зарядил свою винтовку и быстрым шагом направился к выходу, мои тяжелые ботинки громогласно стучали в по полу.
— Ты сам выбрал свою смерть, тварина! Не надо было жрать Латкина!
Я выскочил на улицу и вскинул ружье в направлении животного.
И вовремя, потому что заслышав стук моих каучуковых подошв зверюга тоже приготовилась к смертельной схватке.
Он выскочил из своего укрытия за пару секунд до того, как я оказался снаружи и в два огромных прыжка сократил расстояние между мной и ним.
Не прекращая движения, третьим прыжком он взметнулся ввысь, нацелив свои зубы мне в глотку.
Я выстрелил пока он летел на меня, вытянутый как струна, с приоткрытой пастью, с оскалившимимся смертоносными клыками.
Глава 26
Он выскочил из своего укрытия за пару секунд до того, как я оказался снаружи и в два огромных прыжка сократил расстояние между мной и ним.
Не прекращая движения, третьим прыжком он взметнулся ввысь, нацелив свои зубы мне в глотку.
Я выстрелил пока он летел на меня, вытянутый как струна, с приоткрытой пастью, с оскалившимимся смертоносными клыками.
Возможно, в его одном зрячем глазу пронеслась вся его жизнь до того, как выпущенная мной пуля не разорвала ему вену на шее.
Из раны во все стороны хлынула кровь, окропив мое лицо горячими крупными каплями, которые моментально почувствовались на морозном воздухе уходящего дня.
Волчала не долетел до меня сантиметров десять — пятнадцать. Его челюсти вместо того чтобы сомкнуться еще больше раскрылись от боли, когда уже сраженный пулей, он попытался резким движением отвернуть назад свою голову.
Он рухнул к моим ногам, вытянул вперед лапы, едва не коснувшись ими моих ботинков, а потом на три или четыре секунды мелко затрясся в последней предсмертной агонии.
Потом тут же затих и вовсе перестал шевелиться. Волк не издал ни звука. Ни вздоха, ни визга, как это сделали бы собаки, ни рычания.
Из под его тела, точнее шеи и груди на белоснежный покров порога-террасы зимовья растекалась лужа густой, почти бордовой крови. Над волком все еще поднимался пар. Его тело не успело застыть и окаменеть.
Крови было так много, что в какой-то момент она перестала впитываться и образовала причудливый рисунок в форме цветка. По два больших лепестка, сантиметров пятнадцать в диаметре по каждую сторону от головы волка.
На мгновение мне показалось, что на ее гладкой глянцевой поверхности, как в зеркале, я увидел отражение своего небритого лица. А еще увидел отражение нависшего надо мной серого неба, затянутого тучами.