Вот жестоко пострадавшие от войны город и люди, говоря о которых часто произносят слово «героизм». Но любой из наших Цивьелло наделен одной способностью, значение которой далеко превосходит смысл этого мраморного термина.
Способностью вставать на ноги после каждого поражения; уходящим в глубь веков, наследственным, глубоким, благородным, высшим терпением. Переворошив века и тысячелетия, мы, может быть, обнаружим его истоки в конвульсиях здешней почвы, неожиданных взрывах смертоносных паров, в морских валах, затопляющих долины, во всех опасностях, которые подстерегают здесь человеческую жизнь: золото Неаполя — это его терпение.
Они уходят в глубину веков, эти семь жизней дона Иньяцио, и именно потому он не может покинуть Мерджеллину, где живут ученики, которых он учит играть на гитаре.
Море тут — в двух шагах, оно спокойно и торжественно, как чаша со святой водой перед лицом нечеловеческих мук. Но стоит только небу проясниться — так думал я в мае 1943 года, — как неаполитанцы окунут пальцы в эту благословенную милую воду и, осенив себя крестным знамением, снова начнут работать и смеяться.
Богатые родственники
Мой отец умер 3 февраля 1911 года; в ту пору я говорил «Мой отец умер» таким тоном, словно то была его профессия. Мне кажется даже, что во втором классе я почти хвастался перед товарищами по школе своим сиротским положением, свое несчастье я ощущал как нечто редкостное, служившее мне украшением.
Но ребенок растет благодаря, в том числе, и тому, что каким-то образом восстанавливает события, в которых, ему казалось, он не участвовал, пока наконец не становится взрослым и не находит их внутри себя как крохотные, едва заметные шрамы. 3 февраля с неизбежностью повторяется каждый год; и в этот день, где бы я ни был, вокруг меня плавает запах воска и цветов; дома я открываю окна и молчу, а в какую-то минуту и дети мои прерывают игры, сами не зная почему; а вот жена продолжает улыбаться, если приходит ей такая охота, потому что общих смертей у нас с ней нет; я принес ей в приданое покойного адвоката Маротту, который потом перейдет только к детям; в прошлом наши с ней дороги расходятся, ведя нас к разным умершим, которых мы в случае вынужденной разлуки (длительное путешествие, а то даже и вдовство) доверили бы друг другу без особой уверенности.
Мой отец скончался 3 февраля 1911 года от последствий той самой болезни, которой и я потом болел долгие годы. За три месяца до этого мы переехали из Авеллино в Неаполь, употребив на это средства, вырученные от продажи последнего нашего земельного участка. Настал момент, когда отец, неотрывно разглядывая квадратик в рисунке пола, вдруг почувствовал, что его призывает к себе земля; получив подтверждение на этот счет у старого врача, с которым он учился еще в гимназии, он вспомнил о богатых неаполитанских родственниках и решил умереть, держа их руки в своих.
Это была мысль не хуже других, и она-то и привела нас в один старый дом в городе, которому суждено было стать моим.
За три месяца его болезни моя бабушка по матери заселила этот пустой безымянный дом трехдневными и девятидневными молитвенными обетами, а также старушками, взявшимися бог весть откуда и способными твердить с ней эти молитвы ночи напролет. Они молились все вместе с тем сознательным коллективным усилием, с каким тянут сеть рыбаки. Временами молитвенный шепот вдруг начинал звучать с особенным жаром — так эти доблестные кариатиды молитвы, плотно закутанные в свои шали, подстегивали себя, чтоб не заснуть, но все равно наступал момент, когда сон валил их с ног прямо на месте.
Отец и бабушка помирились незадолго до нашего переезда после десятилетней вражды. Адвокат Маротта вторым браком женился на портнихе почти на тридцать лет моложе его; кроме того, еще с тех пор, когда ему улыбались фортуна и здоровье, он сохранил привычку быть независимым от тех небесных владык, которых мать его жены, отполировавшая своими коленями приделы всех неаполитанских церквей, ставила превыше всего. Атеизм отца, основывающийся лишь на его убеждении в человеческих слабостях священнослужителей, был поверхностным и наивным: это было все равно что не верить в существование Времени только потому, что некоторые часы плохо ходят! Однажды утром отец вдруг разволновался, лежа в постели; он сказал, что видел у своего изголовья Помпейскую Мадонну, и тут же возобновил отношения и с Богом, и с бабушкой. Вся насквозь пропитанная святой водой старушка последовала за нами в Неаполь; там она то и дело подстерегала меня в подъезде нашего нового дома, чтобы увести молиться вместе с нею, но господь был на моей стороне, потому что, как правило, мне удавалось укрыться от нее на террасе.