Будь мы дьяволы или святые, праведники или грешники, перед лицом требухи, перед ее вкусом и запахом все мы: ремесленники, чернорабочие, рыбаки, попрошайки или просто бездельники — все мы одинаково нищи и смиренны. Время от времени хозяин подходит к гигантскому котлу и погружает в него огромную ложку; такая ложка вполне сгодилась бы при отражении вражеской осады: вылив из нее бульон на спины и головы атакующих, можно было бы причинить им серьезные ожоги (никогда не поверю, что лигурийские воины пользовались в этих случаях кипящим маслом: конечно же, они предпочитали куда более дешевый бульон из требухи! Ну а враг? После того как устанавливалось перемирие, он посылал за хирургом и выводительницей пятен). Этими и еще более забавными соображениями я отгонял от себя страх при мысли, что ты, хозяин, заметил меня и распознал. «И тебе не стыдно, — должно быть, говорил ты безмолвно, — тебе не стыдно приходить сюда и, как генерал, пробовать рацион рядового состава?» Что за ерунда, мой приход был просто почтительным паломничеством к требухе! Я люблю воспоминания о самой трудной поре своей жизни и уверен, что все, кто пережил такое, никогда уже этого не забудут. Видите ли, для меня эта хашная принадлежит уже не Генуе или Неаполю, она заняла столько места в пространстве и времени, что стала целым миром и целой эпохой: она, в сущности, есть первородное наше состояние, ресторан для расы всех рас. «Эй, левантинцы, краснокожие, негры, лапландцы, приходите!» Чуть выше я написал: «В запахе требухи есть основательность». И это все равно что я сказал бы: «А стал бы я человеком, если бы во мне, как и в любом другом живом существе, не было этих мягких колец, которые лежат перед нами на прилавке? Вы только посмотрите, какой рисунок, какое замечательное устройство, какой орнамент: оборочки, розы, спирали, — вот где начало всякого искусства и всякого чувства, да-да, вот здесь, в требухе».
Ну что, хозяин, знамена и философия нас уже обманули, с их помощью нас не разгадать… Помешай-ка лучше поварешкой в своем котле, может быть, так нам удастся созвать к себе людей со всех концов земли и сделать так, чтобы они полюбили друг друга.
Прощай, лето
Я видел в Генуе, между Фоче и Лидо, как родилось и испустило дух то памятное лето — лето 1950 года. (Оно будет сверкать на моем безымянном пальце и когда я умру, посланник ада или небес, за которым мне придется последовать, конечно же, поспешит его снять. «Это против правил, — воскликнет он, — ну-ка, давайте его сюда!») В мае, и даже раньше, в самый обычный день недели совсем еще не летнего месяца невероятное лето 1950-го обрушилось на Итальянский проспект Генуи. Это был налет средь бела дня, высадка метеорологических командос, которая тут же перешла в оккупацию: ясное небо, тепло, ровное освещение и медлительные отчетливые ритмы июля напали на весну, и все попытки их отбить оказались безрезультатными.
И я там тоже был. Я прибыл в Геную в самом лучшем своем пальто, и испытанное мною изумление можно сравнить разве что с изумлением уборщицы «Ла Скалы», которая, явившись однажды утром в театр со своей тряпкой, вдруг обнаружила, что там начинается гала-представление (зажжены люстры, в оркестровой яме топорщатся инструменты, сотни зрителей уже сидят на своих местах). Ни пятнышка тени на широкой приветливой улице, совершенно домашние воды залива между Фоче и Лидо (огромная изразцовая ванна Генуи, продолжение Альбаро,[60] его служб) закручиваются в частые мелкие волны, похожие на зубчатую передачу — одна волна в другой, как шкатулка в шкатулке. Боже, какое ласковое, какое молодое море в рубахе из шелкового крепа с сотней тысяч галстуков бабочкой! Осмелюсь также добавить, что не солнце поднялось в тот день над горизонтом, а сияющая соломенная шляпа шансонье, ослепительная шляпа Мориса Шевалье! Не корите меня, конечно, я преувеличиваю, но все было так легкомысленно и вместе с тем так триумфально… Небывало раннее лето 1950 года началось в Генуе так, как начинается номер фокусника: не то чтобы мы не ценили ловкости исполнителя, но все время ждали конца игры, того «оп-ля», после которого нам придется выйти на Итальянский проспект и со вздохом раскрыть свои зонтики. Так дайте же мне хоть теперь воспеть те минуты словами песенки, наивной и перехватывающей дыхание мелодией «Фуникули-фуникула».